– Где он? Ты его видела?

– Кого?

– Этого, Иуду?

– Ты что, Старх… Ты просто выпил много!

Муж не сводил с нее пристального тяжелого взгляда. Рукой он гладил перстень с черным камнем.

Татьяна не выдержала и тихо произнесла:

– Что ты его на груди таскаешь? Верующие там крест носят, а ты эту ужасную морду…

– Я не верующий. Я солдат партии. И носить перстень на руке у нас не принято. И я не пьян, запомни, я его действительно видел!

– Ты же спал. И видел что-то во сне…

– Я и сам иногда не пойму, сплю или бодрствую. И где страшнее, там, во сне, или здесь, наяву, – не знаю.

Он помолчал, по-прежнему не шевелясь и испытующе глядя на жену.

– Прав был Бортников – страшный я, когда не улыбаюсь?

– Что ты, что ты! – смутившись, затараторила Татьяна. – Я к тебе уже привыкла. Разве это главное?

Но он будто не слышал ее и продолжал:

– Я знаю, что страшен. Но виноват ли в том? Оно изнутри идет, ничего не поделаешь… Устал!

– А ты поспи, отдохни, а завтра…

– Устал улыбаться. Устал изображать веселого и доброго человека. Я не люблю их всех. Танька, мне иногда кажется, что внутри у меня огонь ненависти. Пламя! И я его все время гашу. Но если оно вырвется наружу… Натворю лиха немало! И Иуда меня этим укорил. Он чувствует все и знает будущее…

Татьяне вдруг стало жаль мужа. Хотелось чем-нибудь помочь, поддержать ласковым словом. Но чем, как?

– Старх, миленький, а может, тебе к докторам сходить? Здесь, в Москве, говорят, такие специалисты…

Лицо его исказилось и стало еще страшнее. Сунув руку под подушку, он выдернул свой короткий наган, прицелился в жену.

– Дура! Кому я говорю, кому рассказываю?!. А ну, кругом!

– Старх, Старх, ты что делаешь!

– Кругом, я сказал! Руки назад!

Он вскочил с кровати, сильным рывком развернул Татьяну спиной к себе, толкнул.

– Вперед! Шагай вперед, я сказал!

Она зарыдала.

– Что с тобой, Старх?

Сделав несколько шагов, она уткнулась в стену. Визжалов поднял наган и упер ствол ей в затылок.

– Бах! – громко сказал он и сильно ткнул жену револьвером, так что она ударилась лбом.

– Вот так надо, – сказал он, то ли Татьяне, то ли самому себе. – Мордой в стену. А ее обить сосновой доской… Или лучше толстой резиной!

Опомнившись, он быстро спрятал оружие в карман галифе.

– Чего ревешь, дура? Пошутил я…

Пошатываясь, Визжалов подошел к кровати, упал на нее лицом вниз и сразу же захрапел.

А Татьяна погасила свет и долго сидела за столом, подперев голову рукой. Потом осторожно легла рядом, стараясь не касаться его тела.

– Старх, Старх! – шептала Татьяна. – Не притворяйся, я же знаю, что ты уже не спишь!

– Сплю, – глаза остались закрытыми, но кончики губ приподнялись в улыбке: рефлекторно, по многолетней привычке – для улучшения облика. Однако улыбка уже помогала мало. За прошедшие годы внешность Аристарха если и изменилась, то только в худшую сторону. А если говорить честно и без «если», то улыбайся не улыбайся, а он все равно был похож на вурдалака. Хотя лицо комиссара госбезопасности третьего ранга никто не обсуждает, а тем более не осуждает. К тому же у всех его коллег лица были примерно одинаковыми. А Татьяна привыкла за столько лет…

– Скажи, что сегодня ты останешься с нами. Поедем на дачу. Хоть один день проведем вместе. Коленька научился ездить на велосипеде, а Галочка уже сама кушает. Ты же этого ничего не видишь. Ну, скажи, что мы все вместе поедем. Евдокия грибов нажарит…

Муж молчал, и Татьяна, решив закрепить успех, пошла в наступление:

– Ты вообще на нас внимания не обращал, а теперь, когда начальником стал, вообще дома не бываешь… Люди живут, чтобы работать, а ты работаешь, чтобы жить. Так нельзя, это неправильно…

– У нас именно так… Работаем, чтобы жить, – сказал Аристарх и сел в кровати. Скрипнули пружины. За последние годы он набрал килограммов тридцать. – Ладно, поедем. Сегодня воскресенье, Иосиф Виссарионович в отпуске, Генрих Григорьевич болеет, контрольных дел вроде нет… Только ночевать не останусь: надо допросы проверить, чтобы не расслаблялись…

– Вот и хорошо! – обрадовалась Татьяна. – Тогда быстрее вставай, я распоряжусь насчет завтрака, и поедем.

Она накинула на плечи шелковый, в драконах, халатик, глянула в окно на Москву-реку и раскинувшийся за ней Кремль и выскользнула из спальни.

Евдокия уже накрыла на стол. Сегодня она приготовила оладьи со сметаной, сварила яйца всмятку, нарезала толстую, с мелким жирком, аппетитно слезящуюся колбасу и только что привезенный из пекарни свежайший хлеб. Но дети капризничали.

– Я не хочу оладьи! Хочу яичницу! – гундосил девятилетний Коля.

– И я не хочу есть… Я гулять хочу! – вторила брату четырехлетняя Галочка.

– Хорошо, Коленька, я поджарю тебе яишенку, – достав сковородку, захлопотала у керогаза домохозяйка. – Хочешь, с колбаской?

– А ну-ка не пищать, – скомандовал Аристарх Сидорович, заходя в столовую. Он был в бордовом длинном халате, перехваченном поясом на объемистом животе. В вырез халата виднелась волосатая, с проседью, грудь и висящий на черном шнурке перстень. Хозяин основательно сел во главу стола, придвинул хлеб, намазал маслом, положил сверху кусок колбасы, придвинул яйцо.

– Евдокия, ничего жарить не надо, и так полный стол еды! – распорядился он и откусил бутерброд. – Дети, быстро едим, и айда на дачу! Я вызвал машину, через полчаса подъедет. Хотите покататься на машине?

– Ура! – закричал Коля. – Конечно!

– Тогда без капризов!

Он с аппетитом завтракал, довольно осматривал собравшееся за столом семейство, благосклонно поглядывал на Евдокию, варившую настоящий бразильский кофе, с удовольствием вдыхал его аромат. Все шло хорошо, жизнь катилась по наезженным рельсам и шла все время в гору. Хотя это противоречило диалектическому материализму и обязательному атеизму, но он верил, что удачу ему приносил перстень, висящий на потертом шнурке. Явление Иуды подтвердило его магическую силу, да и предыдущая история перстня – тоже.

Ранее он принадлежал удачливому налетчику Петру Дорохову по кличке Седой, и весь уголовный мир Ростова-на-Дону связывал фарт Седого с этим перстнем. И действительно, тому фантастически везло, даже тщательно подготовленная операция по его задержанию чуть не провалилась и он чуть не ушел. Но все-таки не провалилась! И все-таки он не ушел! Почему? Этого Аристарх Сидорович понять не мог. Но придумал хорошее объяснение: его, Аристарха, фарт оказался сильнее бандитского фарта, и перстень по своей воле перешел к другому хозяину… Он вспомнил, как они с Самохиным изрешетили Седого, Самохин стал звать отставших коллег, а он нагнулся подобрать оружие, и вдруг его как толкнуло: «Сними!» Кто подал этот знак? Неужели… Но на этом месте размышлений его материалистический мозг начинал тормозить, и он прекращал антимарксистские рассуждения, накатывая стакан-другой водки.