– Как хот-тите, – фыркнул сержант.

И рявкнул что-то на местном наречии. Браво влетевшийвысоченный полицай в белых ремнях и ярких нашивках что-то приказал Косте. Видя,что консенсус не достигнут, соизволил перейти на русский:

– Пошоль ф кам-мера.

– А как там насчет адвоката?

Полицай многозначительно покачал дубинкой американскогообразца, с боковой ручкой, соизволил пошутить:

– Адфоката ф настоящий момент у нас не содержится фкам-мера. Прошу, пошоль.

Замок защелкнулся с неприятным лязгом. Крохотная каморка,едва освещенная тем скудным светом, что проникал в крошечное окошечко подпотолком, явно была построена еще в советские времена, как и само здание.Ментовки переезжать не любят, тяжелы на подъем, так что нынешние хозяева всеголишь поменяли вывеску на бывшем райотделе, но вопреки своей декларируемойцивилизованности ничуть не озаботились навести тут глянец. Нары, несомненно,сработаны еще при старом режиме и с тех пор вряд ли ремонтировались.

Стояла тишина, неприятно вязнувшая в ушах. Часы,естественно, сняли, но он мог примерно определить, что торчит тут уже часа два.Паршивая ситуация, но считать ее особо скверной пока что нет оснований: ничегонепоправимого не произошло. Если рассчитывают, что привели этой кутузкой всостояние должной моральной запуганности, то глубоко ошибаются: во-первых, Утюгвидывал виды, а во-вторых, и тот, настоящий, сиживал-с. Было дело, отведалигубы.

Почему-то в первую очередь вспомнилось, как он сидел висторическом девяносто первом году, во Вьетнаме. Угораздило его тогда, стоя вкарауле, подстрелить до смерти вьетнамца, припершегося ночью на аэродромспереть что-нибудь, что можно использовать в домашнем хозяйстве. Все бы иничего, святой долг часового, да на беду накануне вышел известный приказ,который остряки озаглавили «О запрете отстрела местного населения». Вот ипришлось сидеть.

Эт-то был цирк… В один прекрасный день главный губарьвыстроил всех на плацу и назвав, как положено, «гражданами административноосужденными», сообщил, что в Союзе переворот, Горбачева, слава богу,расстреляли, все гайки, несомненно, будут закручены, как надлежит, а потому всеобязаны сидеть тише воды и ниже травы. Вот только через трое суток тот жегубарь, бледный и дерганый, собрал всех на плацу вновь и, пытаясь выглядетьрадостным, рявкнул:

– Господа административно осужденные! В Союзе победиладемократия, президент Горбачев исполняет обязанности, ура!

И выпустил всех на радостях, явно опасаясь, как бы ему неприпомнили потом прошлую речь, не просигнализировали как о стороннике ГКЧП,коих тогда выискивали с остервенением цепных бульдогов…

– Господин Тулупов!

Он поднял голову – в дверях маячил давешний полицай.

– Что, отпускаете?

– Не фсе срасу, – сухо сообщил тот. – С фамибудут беседофать.

На сей раз его привели в чистенький кабинетик на третьемэтаже, где за столом восседал неприметный человек непонятного возраста в серомкостюмчике, а над головой у него светлый квадратик недвусмысленно обозначалместо, где еще пару дней назад висел портрет министра внутренних дел. Ну да,портретик президента висит, президент от педофильского скандала отмотался, апустое место, более светлое, чем остальные обои, как раз симметрично лику главыэтой кукольной республики…

– Садитесь, господин Тулупов, – произнес онпо-русски довольно чисто. – Я – полковник Тыннис, из контрразведки.

– А с какой стати?

– Простите? Ах да… – непринужденно улыбнулсяполковник. – Для вас, я так понимаю, контрразведка – понятие совершеннодаже непривычное и экзотическое? Вы обычно с другими службами общаетесь,правда, Анатолий Степанович?

– Что-то я не понял ваших намеков, – глянувисподлобья, сказал Костя. – Закурить дайте. У меня все отобрали.

– О, пожалуйста… А что, разве мои намеки недостаточнопрозрачны?

– Гнилые у вас какие-то намеки, – сказал Костя, судовольствием выпустив дым. Черт его знает, полковник он или нет, но уж,безусловно, не унтер, сигареты у него хорошие, сержант вон смолил какую-томестную дрянь с непроизносимым названием…

– Разве?

– Слушайте, объясните, в конце концов, что вы туткрутите, – сказал Костя сердито. – Арестовали посреди улицы на глазаху всего честного народа ни с того ни с сего, отобрали все, в камере держите, даеще намеки какие-то гнилые делаете… И вообще требую адвоката. Вы тут всетвердите, что страна у вас чуть ли не самая цивилизованная в Европе, а произволгоните почище, чем красные…

– Помилуйте, в чем вы видите произвол? – пожалплечами полковник с самым невозмутимым видом. – Вас попросту пригласилидля беседы.

– А в подвале зачем держали?

– Приношу официальные извинения. – Полковник свидом глубокой удрученности развел руками. – Мне пришлось задержаться, анижние чины, не проинструктированные должным образом, вместо комнаты ожиданиясунули вас в камеру. Печальное недоразумение, согласен.

– А эти ваши намеки на какие-то службы? Я ни с какимислужбами не связан, я человек мирный…

– Помилуйте, кто же говорит, что вы… – Он явно непридумал, как закончить фразу, и потому сделал неопределенный жест обеимируками. – И чем же изволите заниматься, господин Тулупов?

– Менеджер, – сказал Костя. –Санкт-Петербург, акционерное общество «Якорь».

– Великолепно, – сказал полковник Тыннис,подумав. – Какое емкое и исчерпывающее слово – «менеджер», вроде бы ничегоне объясняет и в то же время как бы должно объяснять все… Менеджер – и все тут.Интересно, в чем же заключаются ваши обязанности?

– А это – коммерческая тайна. Бизнес, понимаете ли.

– Понимаю, – сказал полковник с непроницаемымвидом. – И у нас, стало быть, вы тоже решаете чисто деловые проблемы?

– А как же еще?

– Какие? Или это – снова секрет?

– Коммерческая тайна, – поправил Костя. – Этоу вас, шпионов…

– Здесь, простите, контрразведка…

– А какая разница? Это у вас секреты, а у нас –коммерческая тайна. Если вам так интересно, позвоните в представительствоИчкерийской республики и спросите господина Скляра. Он – лицо компетентное иоблеченное, так сказать. А я здесь на подхвате. Как простой менеджер.

– В представительство… – задумчиво повторил Тыннис.

– Вот именно. Или вы его представительством несчитаете? Вы, часом, не сторонничек российского империализма?

– Ого! – поднял брови полковник. – Как выловко политику сюда приплетаете, господин Тулупов, любо-дорого послушать… Каквы мне шьете глухоту к священной борьбе чеченского народа…

– Ничего я вам не шью.