Глава 1

А потом… какой-то идиот включил свет.Рэй Брэдбери, «Октябрьская игра»

Я ввалился внутрь, толкнув всем весом дверь туалета. Руки мои дрожали, зажатая между пальцев сигарета прыгала в полутьме, посыпая на грязный маслянистый пол порции серого пепла. Лицо пылало, пот стекал по лбу, скапливался в подмышках, лил по спине подобно водопаду. Сердце в груди никак не умолкало, барабаном отстукивая в оковах грудной клетки бешеный ритм, от чего вся съеденная недавно еда попросилась наружу.

Неровными шагами я торопливо прошел вперед и сразу же грохнулся на колени перед унитазом. Некогда белый новехонький фаянс ныне был покрыт слоем желтизны, созданной временем и нечистотами. Судя по омерзительному запаху, от которого меня тут же вывернуло наизнанку, его давно никто не чистил, и в этом коричневом покрытом сетью мелких трещин тазу от края вниз шла темная полоса ржавчины от вечно протекающего бака.

Закончив свое дело, я глубоко вдохнул и тут же выдохнул. Легкие заполнил тяжелый воздух, пропитанный ароматами общей уборной и вонью местной жратвы, что проникала в каждый уголок этого небольшого здания через ветхую вентиляцию.

— Как же так… — сорвался с моих губ дрожащий голос, в коем я не сразу узнал собственный, настолько сдавленно и хрипло он звучал.

Чтобы успокоить нервы, я приложил сигарету ко рту и глубоко затянулся. Глотку тут же сковала слабая боль, едкий дым ударил по горлу. Это я не заметил, что огонек вплотную подобрался к фильтру.

— Ч-черт!

Я нервно бросил окурок в унитаз и нажал на кнопку смыва. Желтая вода с частичками мелкого песка и еще какого-то мусора шумно хлынула в чашу, унося за собой остатки моей трапезы и желчи, а после принялась с утробными хрипами заполнять опустевший бак из почерневшей металлической трубы, кое-как прикрученной к стене толстыми железными ободами на паре болтов.

Сглотнув, я прочистил горло, вытащил из нагрудного кармана куртки помятую картонную пачку, выудил из нее сигарету и, зажав трясущимися губами золотистый фильтр, подпалил одним привычным движением по зажигалке.

— Ох… Что за скотство, — я с благоговением затянулся и оперся спиной о стену, пытаясь сохранить свое тело в вертикальном положении. — И что теперь делать?

Голова кружилась от внезапного стресса, однако после первой же затяжки дрожь во всем теле немного уменьшилась. Вряд ли причиной тому был распространившийся по жилам никотин, скорее сам ритуал позволил мне взять себя в руки и немного успокоиться.

Я прикрыл глаза. Передо мной еще стояла та ужасающая картина, свидетелем которой я только что стал.

Огромные бурые пятна покрывали все ее тело, волосы слиплись во влажные скользкие патлы. Кровь сочилась из ран, пропитывала тканевую подстилку и лужицами скапливалась на слое черного полиэтилена под ней.

Неужели все это случилось со мной наяву? Она правда лежала там, связанная скотчем подобно обычной животной туше в куче своих испражнений?

— Господи! Пожалуйста, скажи, что у меня галлюцинации!

Страшно… Проклятье, как мне страшно… И зачем я только полез в его треклятый багажник? Следовало просто пройти мимо, пропустить мимо ушей этот странный стук! Черт бы побрал мое идиотское любопытство!

Меня снова затошнило. Тем не менее, я сдержался, на ватных ногах проковылял к умывальнику и включил воду. В любой другой ситуации я бы воздержался от подобных действий, однако сейчас сложился совершенно уникальный случай, и я, отложив сигарету, без колебаний набрал прохладную ржавую воду в ладони и умылся, прополоскав заодно рот.

— Твою мать… Твою мать…

Опершись руками на края торчащей из стены раковины, что по «чистоте» ничуть не уступала унитазу, я сплюнул неприятно вязкую слюну и снова затянулся, за раз прикончив треть сигареты.

Кровь стучала в ушах. Я до сих пор чувствовал этот металлический запах, который плотным туманом окутывал все вокруг подобно едкой ауре духов, шедшей от дамы в летах, старавшейся этим амбре перекрыть свои естественные запахи старины и разложения. Жар разгоряченной кожи еще пульсировал на кончиках моих пальцев, прожигая их до кости, и страх… Господи, этот ни с чем не сравнимый животный страх, сводящий с ума!

— Успокойся! Выдохни!

Я затянулся в третий раз и затушил сигарету, бросив ее в раковину под струю воды, после чего снова набрал воду в ладони и хлопнул ими себя по щекам, чтобы немного прийти в чувства.

— Нельзя здесь торчать, — пробормотал я шепотом. — Нельзя оставаться! Но что делать? Бежать? А как же тогда?..

Я поднял голову. В мутном зеркале, половину которого скрывали древние разводы толщиной в добрых несколько миллиметров, на меня уставилось собственное отражение. Темные карие глаза были широко распахнуты, они горели возбуждением и ужасом. Под ними виднелись густые мрачные круги, вызванные недосыпом, а некогда здоровое и даже немного пухлое лицо заметно осунулось, щеголяя выступавшими вперед скулами.

— Ладно… — я набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул. — Ладно.

Я подпалил следующую сигарету. Спустя несколько секунд мне удалось наконец обуздать рвущиеся наружу чувства, и я, вытерев лицо рукавом, проследовал к выходу из туалета, стараясь изо всех сил подавлять свои эмоции.

— Эй, парень, ты как? Дерьмово выглядишь, должен сказать.

Невольно дернувшись от резкого голоса, я повернул голову в сторону хозяина этой придорожной забегаловки. Он, как и в последний раз, когда я его видел, стоял за небольшой барной стойкой и похлебывал из полулитровой кружки синего цвета какое-то смолянистое варево, лишь отдаленно напоминавшее кофе.

— Ч-что, простите? — нервно переспросил я, по привычке приглаживая и без того прилипшие к черепу волосы.

— Видок, говорю, у тебя стремный, глухота! — басовитый голос с хрипотцой стал вдруг оглушающе громким. — Что с тобой, немощь?

Я сглотнул.

— Отравился, кажется. Можно мне стакан воды?

Усевшись за стойку, я подтянул себе пальцами пепельницу. Хозяин же, фыркнув, налил в граненый советский стакан, к счастью, чистую питьевую воду из кувшина и с хлопком поставил его передо мной.

— Но-но, ты тут мне не задвигай, — уже тише продолжил он. — Не мог ты у меня ничем отравиться. Все свое, родное, никакой химии!

Я бы мог возразить, ссылаясь на тот факт, что в таком захолустье неоткуда браться ничему «своему», но в данный момент желание спорить у меня напрочь отсутствовало.

— А ежели удумал жаловаться, — старичок воздел скрюченный палец вверх и погрозил им воздуху, —