После этих слов Иисус говорит им:

Лазарь, друг наш, уснул. Но я пойду и разбужу его.

Ученики сказали Ему: если уснул, значит, выздоровеет.

Иисус же говорил о смерти его, а они решили, что Он говоритоб обычном сне.

Тогда Иисус прямо сказал им: Лазарь умер…

…однако, пойдем к нему.

Евангелие Иоанна (пересказ).

Луис Крид, потерявший отца в три года и никогда не знавшийсвоего деда, не ожидал найти «отца», став взрослым, хотя произошло именнотак.., он называл этого человека другом, как должен делать любой взрослый,когда, сравнительно поздно в жизни, встречает того, кто становится ему «отцом».Этого человека Луис встретил вечером, когда с женой и двумя детьми переезжал вбольшой белый дом в Ладлоу. С ними переехал и Уинстон Черчилль. Черч был котомЕлены – дочери Луиса.

Администрация университета не пошевелилась и утомительныепоиски своего дома на приемлемом расстоянии от университета пришлось вестисамостоятельно. Наконец, Криды приблизились к месту, где, как считал Луис,должен был находиться их дом. «Все ориентиры правильные.., словноастрологические знаки перед убийством Цезаря», – с тяжелым сердцем подумалЛуис. Криды устали и были раздражены до предела. У Гаджа резались зубы и онкапризничал не переставая, никак не засыпал, несмотря на то, что Речел всевремя баюкала его. Она хотела накормить Гаджа грудью, хотя время кормления ещене наступило. Гадж знал свое обеденное расписание так же хорошо, как Речел (аможет, и лучше) и проворно укусил маму новыми зубками. Речел, до сих пор несовсем уверенная в необходимости переезда в Мэйн из Чикаго, где она прожила всюжизнь, залилась слезами. Елена быстро присоединилась к маме. В задней частилегкового автомобиля продолжал беспокойно метаться Черч. Кот вел себя такпоследние три дня, с тех пор как они уехали из Чикаго. Когда он сидел в клеткедля кошек, его завывания были невыносимы, но не меньше раздражали беспрерывныеметания Черча по салону автомобиля, после того как Криды, наконец, сдались ивыпустили его.

Луис чувствовал, что сам почти срывается на крик. Дикая, нопривлекательная идея, неожиданно родилась у него: он представил, как онивозвращаются в Бангор что-нибудь перекусить и подождать грузовик с вещами; акогда три подарка судьбы выйдут из машины, он надавит акселератор и умчится, неоглядываясь, ноги в руки; огромный четырехцилиндровый двигатель легковогоавтомобиля начнет жадно глотать дорогой бензин. Он мог бы поехать на юг, доОрландо во Флориде, где под новым именем стал бы работать врачом в Диснейленде.Но перед тем, как он доберется до пункта оплаты проезда на старой, широкой 95-йдороге у южной границы штата, он остановится на обочине и вышвырнет этого е….окота.

И вот, когда последний поворот остался позади, они увиделидом, который раньше видел только Луис. Прилетев заранее, он осмотрел каждый изсеми домов, которые они выбрали по фотографиям, когда за Луисом закрепили местов Университете Мэйна. Этот дом нравился ему самому: большой, старый особняк встиле Новой Англии (но заново переоблицованный и утепленный; цены за обогрев,до сих пор выглядевшие просто ужасно, оказались приемлемыми, учитывая размерыдома); три большие комнаты внизу, четыре наверху; рядом длинный сарай, которыйпозже можно будет перестроить в жилое помещение – дом, окруженный яркозеленеющими лужайками, несмотря на августовскую жару.

За домом была большая площадка для детских игр, а заплощадкой – лес, конца которому видно не было. «Ваш участок граничит с землямиштата, и поэтому в ближайшем будущем тут не предвидится никакого строительства,– так объяснил агент по продаже недвижимости. – Остатки индейского племениМикмака потребовали признания их прав на восемь тысяч акров земель по соседствус Ладлоу и в городках восточнее, поэтому возникла запутанная тяжба, в которой федеральноеправительство увязло так сильно, что судебное разбирательство продлится доследующего столетия».

Речел перестала плакать, привстала.

– Этот…

– Это он, – ответил Луис, встревожившись… нет, неожиданноиспугавшись. На самом деле он почувствовал ужас. В обмен на дом он заложилдвенадцать лет их жизни: за дом будет выплачено, когда Елене исполнитсясемнадцать.

Он сглотнул.

– Что ты думаешь?

– Думаю, он прекрасен, – проговорила Речел, и огромныйкамень свалился с души Луиса. Он видел, жена говорит искренне. Пока они ехалипо асфальтированному проезду, ведущему вокруг сарая на задний двор, онасмотрела на дом; ее взгляд скользил по пустым окнам; она уже отметилаотсутствие таких вещей, как занавески, клеенки на полках, устроенных нанаружной стороне сарая и бог еще знает что.

– Папочка! – позвала Элли с заднего сиденья. Она тожеперестала плакать. Даже Гадж перестал капризничать. Луис наслаждался тишиной.

– Что, дорогая?

Ее глаза, карие, под челкой светлых волос, в отражениизеркальца заднего вида, тоже внимательно изучали дом, лужайку, крышу другогодома, слева в отдалении, пустырь, вытянувшийся к лесу.

– Этот дом?

– Он наш, милая, – сказал Луис.

– Уурраа! – взвыла Елена, так что у Луиса заложило уши. ИЛуис, который мог иногда становиться очень раздражительным при общении с Элли,решил, что и без Диснейленда – его жизнь прекрасна.

Луис припарковал машину перед сараем и включил холостой ход.

Двигатель тихо урчал на холостом ходу. В послеполуденнойтишине, которая казалась мертвой после Чикаго, суматохи Улицы Штата иКольцевой, сладко пели птицы.

– Дома, – мягко сказала Речел, все еще глядя на коттедж.

– Дома, – самодовольно произнес Гадж у нее на коленях. Луиси Речел переглянулись. В зеркале заднего вида у отражения Елены округлилисьглаза.

– Ты…

– Он…

– Что это…

Они заговорили одновременно, потом все вместе рассмеялись.Гадж не обращал на них внимания, продолжая сосать палец. Он уже месяц говорил«Ма» и произносил то, что иногда можно было принять за «Пааа», а может, таклишь хотелось Луису.

Но в этот раз, даже если получилась случайная имитация,прозвучала она как настоящее слово. «Дома».

Луис подхватил Гаджа с коленей жены и обнял его.

Вот так они приехали в Ладлоу.

В памяти Луиса Крида этот эпизод навсегда сохранил оттенокволшебства, может, потому, что он и в самом деле был волшебным, а может,потому, что остаток вечера оказался безумным. Следующие три часа никакогоотдыха – никакого волшебства…