— Довольно глаголить одно и то же! Изнемогла я от сих бесед. Все, уходи! — махнула она рукой.

Глинский, помедлив, зашагал к выходу. Когда за ним закрылась дверь, Елена тяжело опустилась в кресло. Ее била мелкая дрожь, а в висках стучало от напряжения.

«Что я сотворила! — подумала она, прижимая руки к груди. — Ужели я впрямь стала такой подозрительной?». Она закрыла глаза, пытаясь унять волнение. Перед глазами стоял образ дяди — его бледное лицо, сжатые в тонкую линию губы. «В одном он прав — я стала слишком осторожной. Но как иначе, когда вокруг плетутся заговоры?» Она обхватила голову руками, чувствуя, как усталость накатывает волнами.

В дверь осторожно постучали. Елена вздрогнула и подняла голову:

— Войдите, — сорвалось с ее уст безвольным вздохом.

Дверь тихонько скрипнула, и в покои великой княгини вошел Иван Телепнев-Оболенский. В его взгляде отражалось беспокойство.

— Что здесь стряслось? — спросил он. — Михаил Львович выходил отсюда в гневе.

— Повздорили мы, — устало улыбнулась Елена. — Я стала чересчур недоверчивой.

Телепнев-Оболенский присел перед ней на корточки, нежно взял ее руки в свои ладони, и Елена с облегчением вздохнула, ощутив их тепло.

— Не недоверчива ты, а осторожна. И сие — вещи разные, — сказал он, поглаживая ее руки. — В твоем положении нельзя быть беспечной.

— Но и жить в вечном страхе негоже. Боюсь я, что превращаюсь в тень самой себя

— Неправда, ты становишься мудрой правительницей, которая ведает цену предательства.

— Думаешь, что я поступаю верно?

— Уверен, ибо ты печешься не только о себе, но и о державе. А сие — главное.

Его слова немного успокоили Елену.

— Благодарствую, — она с улыбкой коснулась пальчиком его губ, — ты всегда ведаешь, как воротить мне силы. А теперь ступай, вели готовиться к вечернему совету бояр-опекунов — много дел накопилось.

Князь покорно кивнул, но не спешил уходить. На смену беспокойству в его глазах появилось лукавое выражение.

— Я ворочусь ночью, — прошептал он, целуя ей руку, — дожидайся меня, моя государыня, — и быстрым шагом направился к выходу.

Елена Глинская посмотрела ему вслед, и внутри нее разлилось приятное тепло. В нем она нашла не просто советника и помощника — он стал для нее опорой в этом сложном мире дворцовых интриг. Его присутствие дарило ей спокойствие и уверенность, позволяя на мгновение забыть о тяжести власти. В глазах князя она видела искреннюю заботу и преданность — бесценный дар для женщины, отягощенной бременем своих обязательств.

«Как же мне посчастливилось с ним, — подумала она, глядя на закрытую дверь. — Он не ищет власти ради власти, он совсем не похож на дядю».

А вместе с теплом сердце захлестнула горечь. Елена знала, что их отношения никогда не смогут перерасти во что-то большее: ответственность за государство, бремя власти и маленький сын не позволяли ей полностью отдаться чувствам. Однако даже самая сильная женщина иногда нуждается в простом женском счастье, которое для нее, великой княгини, навсегда останется недосягаемой мечтой.

Глава 4

Зеркало — кошмар ночной,

Ведьма там трясет рукой.

Свиток рвет — судьбе венец,

Сыну княжьему конец!

Птиц ужасных слышен крик —

Карлики слетелись вмиг.

Ужас и тоска вполне

Ждут Елену в этом сне.

…студеный ветер пронизывает.

Елена стоит на заснеженном кремлевском крыльце и цепенеет от холода, превращаясь в ледяную статую. В побелевших пальцах она крепко сжимает символ надежды, который стал для нее проклятием, — маленькую корону своего сына, юного Иоанна. Но вместо ожидаемого сияния самоцветов корона источает зловещую, пульсирующую кровь. Алая влага струится по ее рукам, оставляя липкий и леденящий след ужаса.

С каждой упавшей каплей перед ее глазами разверзается бездна невообразимого кошмара. Кровь превращается в скопление живых, извивающихся змей, каждая из которых не больше мизинца, но с выражением ярости, достойным обитателей ада. Змеи, будто одержимые бесами, впиваются своими крошечными, но смертоносными зубами в нежную кожу Елены. Адская боль, словно раскаленное железо, пронизывает ее насквозь, выжигая не только плоть, но и душу. Елена застывает в безмолвном ужасе, стиснув зубы до хруста, чтобы не выдать ни единого стона, ни малейшего признака слабости.

Багровое зарево, похожее на распоротое брюхо небесного чудовища, разгорается за неприступными стенами Кремля, жадно облизывая зубчатые башни языками адского пламени. Небо, еще недавно бледное и зимнее, теперь истекает кровью, отражаясь в замерзшей глади Москвы-реки и превращая ее в багровую ленту, опоясывающую город страха.

Море факелов колыхается внизу, неистовое и зловещее, будто вырвавшийся из преисподней сонм демонов. Каждый огонек — глаз, горящий ненавистью, каждая искра — частица расколотой души. Дым, густой и едкий, пропитывает воздух запахом гари и отчаяния, оседая на лицах толпы пеплом рухнувшей надежды.

Голоса, хриплые от крика и промерзшие до костей, сливаются в единый первобытный вой. В нем слышатся стоны голодающих, проклятия обездоленных, шепот безумия, рожденный в темных углах человеческой души. Этот зловещий гул проникает в мозг, под кожу, заполняя собой все пространство, лишая рассудка и воли. Кажется, сама земля дрожит под натиском этой неукротимой ярости.

Толпа, обезумевшая от горя и отчаяния, напоминает живой, пульсирующий организм, ведомый лишь инстинктом выживания и жаждой мести. В глазах — лишь отражение пляшущего пламени и звериная злоба. Лица, искаженные гримасой ненависти и жаждой возмездия, кажутся масками, надетыми самой смертью.

Эти люди движутся как одно целое, не замечая преград и сметая все на своем пути. Топот тысяч ног устрашающей поступью самой судьбы отдается гулким эхом в узких переулках. Они требуют жертвы, требуют искупления за годы страданий и унижений. Каждый крик, сорвавшийся с их пересохших губ, полон первобытной ярости и безысходности.

Их крики погребальным звоном разносятся над заснеженной Москвой и проникают в самые отдаленные уголки, вызывая леденящий душу страх. Слова, сорвавшиеся с губ обезумевшей толпы, просты и беспощадны, как приговор:

«Кровь за кровь! Смерть тиранке!»

Оторвавшись от этого жуткого зрелища, Елена всеми силами старается унять дрожь и спешит укрыться в своих покоях. Ей чудится, что за каждым углом, в каждой тени притаилось нечто зловещее, готовое в любой момент наброситься на нее, истерзать в клочья.

Она в ужасе останавливается в центре покоев и с непониманием смотрит на огромное старинное зеркало, занимающее всю стену от пола до потолка. Его поверхность, обычно отражающая свет, сейчас кажется черной, как бездна, и зловещей.

Елена невольно приближается, завороженная и испуганная одновременно. И то, что она видит в этой зловещей зеркальной глубине,