Вечер. Взморье. Вздохи ветра.

Величавый возглас волн.

Близко буря. В берег бьется

Чуждый чарам черный челн…

К. Бальмонт

Среди долины ровныя, на гладкой высоте, вополе березонька стояла, во поле кудрявая стояла. Пейзаж был обворожителен,чистая русская классика: под голубыми небесами великолепными коврами, блестя насолнце, расстилалась зеленая травушка-муравушка, а на той ли травушке-муравушкестояла упомянутая белая березонька. На благостное полотно так и просились стадакоровушек и табуны лошадушек. Впрочем, нет, чтобы не перегружать пейзаж, здесьуместнее смотрелись бы не стада, не табуны, а две-три буренки и одна-другаясивка-бурка, однако картина ничем не оживлялась. Человеческая фигура, котораяпросматривалась под деревом, в счет идти не могла – уж очень была неподвижна.Издалека казалось, будто это вообще какое-то бревно, по чьей-то нелепой причудеподвешенное на березовый сук.

Ну да, в том-то и дело, что человек не стоял,не сидел, не лежал под березой, а висел на толстой, крепкой, наполовинуобломанной ветке. Разумеется, ошибся бы тот, кто подумал бы, будто человек этотудерживался на ветке с помощью рук, собственными усилиями. Ему «помогала»веревка на шее: самая обычная бельевая белая веревка. Толстый узел на затылке,разлетающиеся под легким ветерком полуседые волосы, нелепо поникшая голова,безвольно свесившиеся руки, мятая рубашка на окаменелом теле, мятые джинсы наногах, которые казались чрезмерно длинными, нелепо свесившимися носками внутрь…Слишком большое расстояние от кроссовок до земли начисто исключало бредовуюмысль о том, что человек мог сам подпрыгнуть и сунуть голову в петлю. Для этогоон должен был подставить себе под ноги что-нибудь довольно высокое, с метрвысотой, а то и больше, что-нибудь вроде строительной стойки-стремянки, кпримеру, потом оттолкнуться от нее так, чтобы его ноги лишились опоры, а онасвалилась бы наземь; однако ничего подобного такой стойке или любой другойподставки на обозримом пространстве не валялось, не лежало, не наличествовало,короче говоря. Просто – чистое поле, просто – тишина, ветер, безлюдье,ослепительное солнце, равнодушное голубое небо, просто – мертвое мужское тело.Просто – белый березовый ствол, исчерканный, как это и полагается, какими-то,не побоимся этого слова, рунами: буквами, неуклюжими рисунками вродепронзенного стрелой сердца, или могильного креста, или чего-тоневразумительного, или всем знакомым адресом из трех букв, или заявлениямитипа: «А вот хрен тебе!», «Получи, фашист, гранату!», «Не забудь нашу любовь!»,или именами каких-то канувших в безвестность людей: какого-то Кольки, Толика даЮрки. Еще пес по кличке Бобик сюда зачем-то затесался, ну и вездесущий Вася,конечно, как же без него!

Но не было ничего, что могло бы указать напричину, по которой человек в мятой белой рубашке и синих джинсах осталсявисеть на одинокой березе в центре благостного среднерусского пейзажа.

Не было ничего? Как бы не так! На самом-тоделе было! И указаний этих имелось вполне достаточно, чтобы рано или позднокто-нибудь догадался о том, что здесь в действительности произошло.

* * *

Зачем, зачем она сюда приехала? Как могласовершить такую глупость? Где была ее несчастная голова?!

Алена тупо смотрела на экран ноутбука. Уже неменьше часа, как она вернулась в свой номер, заперлась и села за стол с твердымнамерением поработать, но только и могла выжать из себя, что эти три строки. Впервой стояла ее фамилия – Алена ДМИТРИЕВА. Во второй – заглавие будущейнетленки: Игрушка для красавиц. Третья обозначала жанр оной нетленки – роман.

И все. И дальше ни строки, ни слова, ни буквы,ни даже знака препинания.

Дело было вовсе не в отсутствии вдохновенияили, скажем, материала для нового романа. Материала как раз имелось невероятноеколичество, причем в основном из собственной жизни. Вернее, из жизнисобственного вдребезги разбитого сердца.

И не потому не писалось, что Алене вдруграсхотелось собирать его осколки. Просто ей стало страшно. Невыносимо страшно –одной в уединенном коттедже, стоявшем на самой окраине пансионата, чуть ли ужене в лесу. Конечно, это был «прирученный» лес, отсеченный от дикого массиваоградой, никаких диких зверей здесь днем с огнем не найдешь, кроме белок иежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи.

А кого? Страшных лихих разбойников? Да нет,едва ли. Боялась она чего-то невыразимого, безымянного, неописуемого, того, чтогнездилось в глубинах воображения человека насквозь городского, любившегоприроду, как можно любить красивый пейзаж в багетовой рамке, висящий надкроватью, отвыкшего от таинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов,способного заснуть под грохот компрессора, но маяться тревожной бессонницей,если дождь будет стучать в стекло, а деревья – скрипеть сучьями над крышей.

Воспоминания о несчастном, который, оченьможет быть, испустил дух вот здесь, в этом номере, на этой кровати, где онадолжна будет спать ночью, немало тревожили ее воображение. И чуть ли не большетревожили те шорохи и шелесты, те шумы и странные звуки, которые доносились донее из ночного леса. Один Господь Бог знает, что там шуршит сейчас околокрыльца и не ворвется ли оно, это неведомое нечто, в коттедж, почуяв в немзапах человека…

Показалось или впрямь раздались вдруг чьи-тошаги на дорожке?

Кто это? Возвращается загулявший сосед? Илитот молодой синеглазый красавчик Вадим, который так старательно кадрил ее нынчев столовке, решил напомнить о себе? Или…

Громко, дробно застучало по крыше, и Аленадаже за горло схватилась, чтобы подавить вопль ужаса. Умом человека, привыкшегомыслить логически (все-таки писание детективов, коим она зарабатывала себе нажизнь, требует развития логического мышления!), она понимала, что вовсе непризрак покойника мечется вокруг коттеджа, пытаясь зачем-то – зачем?! –проникнуть в свой бывший номер, а просто ветер, обыкновенный ветер, усилившийсяк ночи, как это и водится у ветров, перебирает ветви развесистого дуба,усыпанные мелкими зелеными желудями, и именно они, срываясь с дерева градом,так громко, так гулко, так пугающе стучат по импортной черепичной кровле. Умомона понимала это… но сердце не слушалось доводов ума.

Включить разве что телевизор? Нет, нельзя.Тогда не услышишь, как отодвинется вдруг шторка на окне и оттуда бесшумно,вкрадчиво…

Что?! Ну, что ты на себя нагоняешь?!

Ничего. Но Алена вдруг протянула руку и выключиланастольную лампу. Хватит демонстрировать всем этим, которые шуршат, шелестят,бродят там, под окнами, свой сжавшийся от страха силуэт!