Экран компьютера засветился в полной темнотеособенно ярко. В его свете было нечто укоряющее, но Алена уже не могласправиться с собой. Нет, здесь работать невозможно. Конец, конец дурацкимпланам, утром она уедет из пансионата. Как только рассветет – домой! Конечно,ее квартира тоже полна призраков, но там призраки любовные, а не…

Господи, спаси и помилуй, кто это торопливо ипочти бесшумно, словно на цыпочках, пробежал под окном?! Кто проскрипел постеклу? Чем? Ногтями?!

Говорят, у мертвецов растут волосы и ногти.Трупы разлагаются, а волосы и ногти растут, и можно представить, как скрипятстекла под такими ногтями.

Совершенно так же, как только что ипроскрипело твое!

Ей почудился шепот? Или… или не почудился?!

С коротким вскриком Алена вылетела из комнаты,даже не выключив ноутбук. Захлопнула за собой дверь, ударила по выключателю вкоридорчике и замерла, трясущаяся, оглядывая ярко освещенные равнодушные белыестены.

Господи, зачем она сюда приехала?!

Ну, понятно, зачем. Работой и уединениемлечить сердечные раны.

Ох уж эти ее сердечные раны!

Муж всегда узнает последним. Жена всегдаузнает последней. Таков закон измены.

Любовница в этом смысле мало чем отличается отжены.

Точнее сказать, не отличается ничем.

– Жанна, – бормочет Алена, и губы еедрожат, – вы же говорили… вы же сами мне говорили, что точно знаете: Игорьни с кем не встречается, кроме меня!

– Я отлично помню, что я всегда говорила:вы его идеализируете, – пожимает плечами Жанна. – Вы влюблены вобраз, который сами выдумали. В героя своего романа в полном смысле этогослова. И я предупреждала, что ни к чему хорошему это не приведет. Вы разобьетесебе сердце, только и всего. Но разве вы кого-нибудь слушаете? – И онаснова пожимает плечами.

Разговор, вообще-то, происходит по телефону,однако Алена настолько хорошо знает свою подругу, вернее, приятельницу, чтоможет быть уверена в каждом ее движении. Жанна любит пожимать плечами иотводить глаза – как в прямом, так и в переносном смысле. Все эти разговорынасчет «я вас предупреждала» – именно попытка отвести глаза, увести разговор всторону от совершенно конкретного вопроса Алены: было у Игоря что-нибудь смалолеткой Кристиной или нет?

У Кристины нос, который в просторечииименуется румпелем и который сделал бы честь любому разбойнику кавказскойнациональности, плечи, как у борца, море золотистых кудряшек, широченнаясверкающая улыбка (количество белоснежных зубов просто превышает допустимое),зеленые, наивно расширенные глаза, всегда загорелая кожа (мама – владелицаогромного солярия), ножки длиной сантиметров сорок и бездна животного обаяния.«Трахни меня, ну, я тебя умоляю!» – так и написано на этом нелепом личике, таки светится в лукавых глазках. При столь откровенном призыве, обращенном ни ккому конкретно и в то же время ко всему мужскому человечеству, какой самец несодрогнется хотя бы на миг? Содрогнется, но тут же и спохватится: больно ужмолода девочка, еще и восемнадцати нет, да и, между нами говоря, шибкострашноватенькая, в постель ее, конечно, уложить можно, однако потом придетсятам и держать до следующего употребления, не позволяя ей и носа оттудавысунуть, потому что с такой подружкой не покажешься ни в пир, ни в мир, ни вдобрые люди – засмеют. И все же вспышка мгновенного желания имеет место быть,имеет… а ну как чье-нибудь сердце от этой вспышки займется полымем? Сердце Игоря,к примеру. Его ведь хлебом не корми – дай ощутить любовь, хоть чью-нибудьлюбовь, на него, несравненного, направленную! А у Кристины такого добра сизбытком. Нет, это не жертвенная, почти молитвенная страсть, как уАлены, – на такое Кристина по недомыслию, эгоизму и младости лет (вот, вотгде собачка-то зарыта, вот главное отрицательное Кристинино свойство!) неспособна. Но не в этой ли неспособности жертвовать собой ее сила? Неосточертело ли двадцатипяти… ах нет, уже двадцатишестилетнему красавцу (ну,совсем большой мальчик стал! Когда только успел?!) тяжелое, чрезмерно пылкое,столь много от него требующее (взаимности как минимум!) обожание не самой(увы!) красивой, не самой (увы и ах!) молодой, не самой (трижды увы и ах!)богатой, не самой знаменитой (да что слава?! Яркая, как известно, заплата… новедь это в понимании людей умных, а маленькие глупенькие мотылечки любят яркиецветочки!) дамы-писательницы, обремененной вдобавок ко всему переизбыткомкомплексов, которые влачатся за ней, как фурии и эринии влачились некогда забедолагой Орестом, и не покидают ее даже в постели, в которой, как известно,третий лишний.

По мнению же Игоря, его женщина должнапринадлежать в минуту любви только ему, ему одному, а не какому-то тампрошлому, настоящему, будущему и даже не самой себе, творческой личности. Аленаему принадлежит, ох, принадлежит, еще как принадлежит, но все чаще ощущает, чтопредлагает своему ненаглядному слишком много, избыточно много, Игорю стольколюбви не осилить, не перенести, не справиться с ней, ибо никто не обниметнеобъятного, тем паче он, такой еще молодой, такой глупый, такой красивый,такой бесконечно, бесконечно любимый…

Так вот насчет третьего лишнего: откуда этонепреходящее ощущение, будто (даже в самые чудесные минуты) между Аленой иИгорем кто-то лежит, словно меч Тристана между этим злополучным любовником иего не менее злополучной Изольдой? Меч, правда, предмет неодушевленный, не«кто», а «что», но сути дела это никак не меняет. Третий лишний имеет-такиместо быть, а какую материальную форму он принимает, сие уже не столь важно…

Неужели не важно? Так отчего тогда самойтерзаться и терзать Жанну?

– О Господи, Алена, ну чего вы от меняхотите? – раздраженно говорит в это мгновение истерзанная Жанна. –Спросите сами у Игоря насчет Кристины!

– Да я уже спросила… – унылоизрекает та и немедленно прикусывает глупенький свой язычок. Однако поздно,господа, слово, сами знаете, не воробей, оно уже – фр-р-р, оно уже невесть где!

– Спросили?! – таращит Жанназеленоватые глаза (на самом деле это линзы у Жанны зеленоватые, а глаза-топросто серые, без всяких привходящих оттенков, светло-серые, холодныеглаза). – Нет, серьезно?! Ну вы, девушка, даете… И что он ответил? Нет,погодите, я попробую угадать. Вы, значит, приступили с ножом к горлу, а он этакподнял одну свою соболиную бровь и с самодовольным проблеском в очах обронил:«Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!» Вы спросили снова, вы ужезавелись, а он поднял другую бровь: «Я ничего не буду объяснять!» Тогда высказали, что для вас это жизненно, нет, смертельно важно, и что если это так,он вас больше никогда не увидит, меж вами все кончено, прошла любовь, завялипомидоры, а он только глянул исподлобья: мол, знаем мы эти ваши страшилки… Нучто, я угадала?