* * *

Некоторые считают, что всё началось с Большого взрыва. Но лично для меня это последнее, что я помню.

Взрыв – такой громкий, что я сразу забываю про всё остальное.

Всё, кроме красного шарика, взлетающего в ясное голубое небо.

А потом – темнота.

Настойчивый трезвон будильника выдёргивает меня из очень странного сна. Кажется, там были разговоры с дельфинами и конец света. Что-то в этом роде.

Даже странно, до чего реальными кажутся сны перед самым пробуждением. Ты целиком и полностью веришь, что это правда, что это на самом деле происходит с тобой – даже если ты в это время разговариваешь с дельфином. Но потом ты открываешь глаза – и сон тут же начинает развеиваться, забываться… и всё, что тебе остаётся, – несуразная путаница мыслей, в которых как будто и вовсе нет никакого смысла.

Шаря рукой в поисках кнопки будильника, я стряхиваю с себя последние обрывки сна и смаргиваю – одновременно с миганием цифр на дисплее часов.

На секунду меня охватывает паника – почему никто до сих пор меня не разбудил? Но потом я вижу на дисплее дату.

Мой день рождения.

Я спрыгиваю со своей высокой кровати с лесенкой, раздёргиваю шторы, и в комнату врывается солнечный свет. За окном я вижу сборную беседку, которую мама с папой купили специально для празднования моего дня рождения – она лежит на траве, прикрытая прозрачной плёнкой, и ждёт, когда папа её поставит. За дальней изгородью виднеются железнодорожные рельсы, а ещё дальше – задние стены магазинчиков, которые тянутся вдоль улицы, ведущей к Чизвик-Хилл. И всё это залито ярким утренним солнцем.

Не удержавшись, я широко ухмыляюсь. Сегодня самый лучший день на свете. Мне исполняется десять.

Древнегреческий философ Пифагор полагал, что десять – самое важное число в мире. Он вроде даже изобрёл на его основе всю математику и вообще считал, что вся Вселенная состоит из чисел. И ещё он говорил, что число десять – ключ к пониманию всего. И если это правда, то, должно быть, десять лет – это очень здорово.

Может, теперь мама с папой разрешат мне самой ходить по магазинам. И даже попозже ложиться спать, как Лили.

Лили – это моя старшая сестра. Ей пятнадцать, и она меня ненавидит.

Правда, родители говорят, что вовсе нет – просто у неё сейчас непростое время, потому что она готовится к экзаменам на аттестат зрелости. Стресс и всё такое. Но лично мне кажется, что это так себе оправдание. Я-то сдала аттестационный экзамен по математике в шесть лет, а по физике, химии и биологии – в семь. Всё на «отлично». А сейчас я учусь в Открытом университете, готовлюсь получить степень по математике и физике.

Дело в том, что я, как это называется, «особо одарённая». Попадаю в верхние два процента всего населения. Но этот факт вовсе не означает, что я умнее остальных. Французский язык, например, мне совсем не даётся. Мне просто очень нравится узнавать, как устроена Вселенная. Ну а Лили считает, что я какой-то урод.

Я же говорю, она меня ненавидит.

Я натягиваю поверх пижамы халат и спускаюсь вниз. Надо же, как тихо в доме. Обычно папа в это время уже шумно возится в кухне, поджаривая всякое вкусное для обильного субботнего завтрака, а мама сидит за обеденным столом и читает газету.

Спустившись по лестнице, я сворачиваю направо, в коридор, ведущий в кухню. Шлёпая босиком по чёрным и белым гладким плиткам пола, я чувствую, какие они холодные, и покрываюсь мурашками. Обеденный стол пуст, и плита с чистой, блестящей поверхностью стоит совершенно безжизненная. Никогошеньки.

Я выглядываю за дверь, которая ведёт на мощённый плиткой задний дворик, и выбираюсь в сад: может, родители уже успели встать и заняться беседкой, чтобы установить её перед дневным празднованием? Но в саду тоже никого нет.

Тогда, наверное, они где-то прячутся и вот-вот выскочат, распевая «С днём рождения тебя!».

– Мам! Пап! – кричу я. – Где вы?

Я замираю и стою, прислушиваясь, готовая изобразить удивление, когда они внезапно появятся. Но что-то никто ко мне не выскакивает. Ухмылка, которая не оставляла меня с того момента, как я распахнула шторы в спальне, потихоньку начинает сползать с моего лица. Если они думают, что это забавно, то у меня для них новости.

В гостиной так же пусто, как и в кухне. Телевизор выключен, все диванные подушки на своём месте. Отсутствие Лили меня не удивляет: по выходным она редко показывается раньше десяти. А всё потому, что она подросток и гормоны у неё в мозгу работают активнее, заставляя подолгу спать. Может, у меня тоже такое начнётся – мне ведь уже десять. В десять лет всё может измениться.

Я обхожу весь первый этаж: холл, кухню, гостиную. Снова возвращаюсь в холл. Если мама с папой действительно решили устроить мне сюрприз и спрятались, то выбежать они должны откуда-то из верхних комнат. У нас не такой уж большой дом.

Я встаю у подножия лестницы и кричу наверх:

– Мам! Пап! Это уже не смешно. Где вы?

Никакого ответа – только тишина, которая медленно расползается по дому, словно заволакивает его. Я зябко вздрагиваю, хотя в цветной витраж над аркой входной двери за моей спиной бьют весёлые солнечные лучи. Куда все подевались? Они не ушли бы из дома без меня. Вся радость, которая наполняла меня, когда я спрыгивала сегодня с кровати, улетучивается, сменившись тоскливой тревогой. Я мчусь по лестнице вверх, перескакивая через две ступеньки, изо всех сил желая, чтобы эта дурацкая игра в прятки немедленно закончилась.

Я пробегаю через лестничную площадку и толкаю дверь в их спальню.

Из-за плотных штор, не пропускающих солнце, здесь по-прежнему стоит полумрак, но в неярком свете с лестничной площадки я вижу, что комната пуста. Покрывало на широкой кровати аккуратно застелено. Не похоже, чтобы здесь вообще кто-то спал.

Неясная тревога скручивается у меня в животе в тугой скользкий узел, перерастая в страх. Я снова пересекаю лестничную площадку, заглядываю в свою комнату, а потом сую нос в ванную – просто на всякий случай. Ни там ни там ни души. Единственное живое существо, попавшееся мне на глаза, – шустрый паучок, шмыгнувший куда-то за смеситель, когда я отдёрнула душевую занавеску.