Моим необыкновенным,

любящим и просто замечательным детям:

Беатрикс, Тревору, Тодду,

Нику, Саманте, Виктории,

Ванессе, Максу и Заре.

Ради вас я живу.

Вы – смысл моей жизни.

Вам принадлежит мое сердце

и вся моя любовь.

И простите за боль,

которую, возможно, принесла

вам эта страшная штука,

именуемая славой…

Я очень, очень всех вас люблю

Звуки органа уплывали в голубое небо над Веджвудом. В этолетнее утро, полное ленивой истомы, птицы пели в листве деревьев, а вдалирадостно звенел детский голосок. В церкви голоса сливались в мощный хор –звучали знакомые гимны, те, что Грейс пела со своими домашними с раннегодетства. Но этим утром она ничего не могла петь. Она едва могла шевельнуться –просто стояла, устремив взор на гроб матери.

Всем еще при жизни Эллен Адамс известно было, что она –хорошая мать, добрая жена и уважаемая всеми горожанка. До рождения Грейс онатолько и успела, что отучиться в школе. Ей хотелось еще детей, но неполучилось. Она всегда была слаба здоровьем, а в тридцать восемь лет у нееобнаружили рак матки. После операции она перенесла и химиотерапию, ирадиотерапию… Но рак безжалостно добирался до легких, расползался полимфосистеме, затем проник в кости… И вот в сорок два года ее не стало.

Она скончалась дома, и Грейс в одиночку ухаживала за нейвплоть до последних двух месяцев, когда отцу наконец-то пришлось нанять двухсиделок в помощь измученной дочери. Но Грейс по-прежнему просиживала у постелибольной часами, приходя из школы. А ночами, когда больная особенно страдала,дочь всякий раз спешила на материнский зов, помогала ей повернуться в постели идойти до ванной, давала лекарства… Сиделки работали лишь в дневные часы. Отецне желал, чтобы они оставались в доме на ночь, и все понимали, как тяжкоприходится ему – еще бы, жена так тяжело больна… И вот теперь он стоял в церквирядом с Грейс и плакал, как ребенок.

Джон Адамс был хорош собой. Ему исполнилось сорок шесть, онбыл одним из лучших адвокатов в Ватсеке, и уж точно самым популярным. Отслуживв армии во время Второй мировой войны, он преподавал в Иллинойсскомуниверситете, потом возвратился домой, в Ватсеку, что в ста милях от Чикаго.Это был маленький чистенький городок, населенный весьма добропорядочнымилюдьми. Именно их немудреными юридическими делами он занимался. Он велбракоразводные процессы, разбирал тяжбы по поводу собственности, мирилвраждующих. Он всегда был справедлив – за это и снискал уважение. Он вел мелкиегражданские дела, улаживал юридические формальности с судебными исками,составлял завещания, содействовал при усыновлениях… Словом, он и его друг,известнейший в городе врач, были самыми уважаемыми людьми и всеобщими любимцамив Ватсеке.

В молодости Джон Адамс был звездой городской футбольнойкоманды, да и в колледже продолжал играть. Даже когда он был еще мальчишкой,все с ума по нему сходили. Его родители погибли в автокатастрофе, когда емубыло шестнадцать, дедушки же и бабушки умерли задолго до этого – и почтенныесемейства просто-таки соревновались за право пригласить его пожить с ними, покудаон не закончит школу. Он всегда был таким милым парнем, всегда готов былпомочь… Кончилось тем, что он жил поочередно в двух домах, причем обе семьиобожали его.

Он практически всех в городке знал по именам, и многиеразведенные женщины и молодые вдовушки втайне вздыхали по нему – особенно впоследние годы, когда Эллен так тяжко болела. Но он был с ними всего-навсегодружелюбен – ну разве что еще спрашивал, как детишки… Он не пялился на женщин –кстати, именно за это и удостоился самых горячих похвал. «Видит Господь, ужон-то имеет на это полное право, – говаривал один из стариков, – ведьЭллен так хворает, и все такое… вполне мог бы начать за кем-нибудь ухлестывать.Нет, кто угодно, но только не Джон! Он такой добрый муж…» Он был порядочен,добр, честен – и преуспевал. Дела, которыми он занимался, были не бог вестькакими значительными, недостатка в клиентах он не ощущал. Даже его деловойпартнер, Фрэнк Уилле, то и дело поддразнивал его, желая знать, отчего это все,звоня к ним в офис, сначала спрашивают Джона и лишь потом – его, Фрэнка. Да, онбыл всеобщим любимчиком.

«Чем ты их приманиваешь – даешь им право на бесплатныепосещения бакалейной лавки на целый год, что ли?» – ухмылялся Фрэнк. Какадвокат он не мог равняться с Джоном, но Дела вел добросовестно, к тому жепрекрасно составлял контракты, не упуская ни одной мелочи. Именно Фрэнквнимательнейшим образом просматривал все контракты. Но лавры пожинал всегдатолько Джон, звали к телефону всегда только его, и именно о нем славаразнеслась на много миль, достигнув других городов. Фрэнк был невысокимчеловечком малопримечательной наружности, не обладал ни очарованием, нимиловидностью Джона – и все же они прекрасно ладили, зная друг друга еще современ колледжа. И теперь Фрэнк стоял в толпе поодаль, искренне соболезнуяДжону и его дочери.

У Джона все будет в порядке, Фрэнк знал это. Он вновьвстанет на ноги, как это бывало прежде. Фрэнк мог побиться об заклад, что егопартнер в течение года обзаведется женой, пусть даже теперь он божится, чтоженщины его не интересуют. А вот Грейс выглядит совершенно невменяемой,оглушенной – ее безжизненный взор – устремлен на цветы, покрывающие алтарь… Онаочень красивая девушка – или была бы таковой, если бы захотела. В своисемнадцать она стройна, как былинка, и высока, у нее грациозные плечи и руки,прелестные длинные ноги, тонкая талия и приятно округлая грудь. Но она всегдаскрывала фигуру мешковатой одеждой – вроде тех длинных и просторных свитеров,которые она покупала у Армии спасения. Джон Адамс не был, разумеется, богачом,но мог бы одевать дочь и получше, если бы она того хотела. Но, не в примердевушкам-однолеткам, Грейс не волновали ни платья, ни мальчики – в силу некихпричин она явно старалась выглядеть хуже, чем была на самом деле. Она совсем непользовалась косметикой, а ее длинные рыжевато-каштановые волосы простоструились по спине, причем длинная челка, словно намеренно, прикрывала огромныевасильково-синие глаза. К тому же она никогда не смотрела никому прямо в глаза,никогда ни с кем не заговаривала первой. Многих изумляло, до чего же она хороша– правда, только если им удавалось ее рассмотреть. Ведь если не задержать наней взгляда, ее можно вовсе не заметить. Даже сегодня на ней старое, унылоематеринское платье. Черное. Оно мешком висит на ней, и она выглядит лет натридцать, не меньше. Волосы у нее закручены на затылке в безобразный пучок, алицо почти белое…

– Бедное дитя! – шепнула секретарша Фрэнка, глядя,как Грейс медленно бредет рядом с отцом вслед за гробом. – Бедный Джон…Бедная Эллен… Как много пришлось им вынести…

Частенько поговаривали, что Грейс уж очень стеснительна,чересчур необщительна. Пару лет назад даже пополз слушок, будто она слабоумна,но все, кто учился вместе с ней, прекрасно знали, что это ложь. Она быласпособнее большинства одноклассников – просто мало говорила. Она любилаодиночество, и если кто-то заставал ее беседующей с одноклассницами, это былоцелым событием. Стоило ей засмеяться в школьном коридоре – и она тотчас чего-топугалась, и снова застывала словно статуя… Она не была сумасшедшей – этоодноклассникам было хорошо известно. Но дружелюбной ее никак нельзя былоназвать. И это было тем более странно, потому что родители ее были оченьобщительны. А вот Грейс – никогда. Даже будучи совсем малышкой, она всегдастремилась уединиться, отгородиться от всех. И не однажды девочке приходилосьидти домой из школы в полном одиночестве, мучаясь от приступа астмы…