Джон и Грейс немного постояли на полуденном солнце, пожимаямногочисленные руки, благодаря друзей за искреннее участие. Грейс выгляделасовсем застывшей, ушедшей в себя, как никогда… Словно тело ее было тут, а вотрассудок и душа – где-то далеко. К тому же это унылое мешковатое платье… Онавыглядела такой жалкой, такой трогательной. Отец наблюдал за ней по пути накладбище. Даже ее туфли выглядели поношенными… Она надела материнские, черные,на высоких каблуках. Но они давно вышли из моды, к тому же, похоже, мать успелаизрядно износить их до того, как слегла. Да, видимо, Грейс изо всех силпыталась быть как можно ближе к матери. И именно для этого надела ее одежду.Это был словно некий камуфляж, словно защитная окраска, но девушке ее лет такойнаряд вовсе не шел. Отец так прямо ей и сказал. Грейс была очень похожа намать, это часто отмечали знакомые. Правда, Эллен была куда полнее до болезни,поэтому ее платье было велико Грейс размера на три, не меньше.

– Не могла надеть что-нибудь получше? – спросилотец с ноткой раздражения в голосе, когда они ехали на кладбище Святой Марии,что на окраине города. Вслед за ними двигалось около трех дюжин машин.Как-никак человек он уважаемый, и положение, так сказать, обязывало… Было,мягко говоря, несколько странно, что его единственная дочь одета, как сиротка.

– Мама никогда не позволяла мне носить черное. И яподумала… подумала, что должна… – Она выглядела такой беззащитной, сидя вуголке старого лимузина, предоставленного погребальной конторой. Это былнастоящий «кадиллак, старшеклассники недавно арендовали его для загороднойпрогулки, но Грейс не захотела ехать, да ее никто и не упрашивал. Мать тактяжело болела, что Грейс не хотела идти даже на выпускной бал. Но разумеется,пришлось – и, придя домой, она первым делом показала матери диплом. Она быладаже принята в Иллинойсский университет, но отложила начало занятий на год,чтобы ухаживать за матерью. Отец также этого хотел – он чувствовал, что Элленкуда приятнее нежные и любовные прикосновения дочери, нежели заученные движенияпрофессиональных сиделок. Он частенько говорил, что предпочел бы, чтобы Грейсосталась дома, а не уезжала в сентябре. Она с ним не спорила. Знала, что этобесполезно. Споры с ним всегда бывали бессмысленны. Он каждый раз получал то,чего хотел. Он был слишком хорош собой, слишком преуспевал – и чересчур долгоевремя. Он привык к такому положению вещей и желал, чтобы так было и дальше.Всегда. И особенно дома. Грейс понимала это. И Эллен тоже.

– Дома все готово? – спросил он, взглянув на дочь.Грейс кивнула. Невзирая на свою стеснительность и диковатость, она прекрасновела хозяйство – давно, с тринадцати лет. Уже четыре года она выполняла всюработу матери.

– Прекрасно, – тихо сказал он.

Она выставила из буфета все прежде, чем они поехали вцерковь. Остальное уже было разложено на подносах, стоящих в холодильнике.Грейс приготовила индейку и жаркое еще накануне вечером. Миссис Джонсонпринесла ветчину. Были и всевозможные салаты, запеканки в горшочках, колбаски,разные закуски, много свежих овощей и всяческие торты, печенья и сладости…Кухня напоминала ярмарочный киоск – всего было в достатке. Грейс была уверена,что гостей за столом будет не меньше сотни, а может, и вдвое больше – еслипринимать в расчет уважение горожан к Джону и то, какой видной фигурой являетсяон в Ватсеке.

Доброта людская не знала границ. Цветов было столько, что впогребальной конторе такое видели впервые.

– Словно похороны самой королевы! – сказал старыймистер Пибоди, вручая ее отцу книгу, полную подписей.

– Она была редкой женщиной, – тихо сказал Джонтогда. И теперь, думая о ней, он искоса взглянул на дочь. Какая красиваядевушка – и как тщательно старается это скрыть! Да уж такая она есть. Онпринимал это как данность. К тому же проще было не спорить с ней. Она прекрасносправлялась со всем остальным и была для него просто даром Божьим все эти годы,пока хворала жена. Да, теперь им будет странно, особенно поначалу… Но вкаком-то смысле будет и проще, вынужден был признать он. Эллен так долгострадала, ей было так больно – в конце концов, продлевать эти муки было бы дажебесчеловечно…

Он бросил взгляд в окно, затем снова на единственную дочь.

– Я только что думал о том, как… странно будет теперьнам без твоей мамы… но, возможно… – он запнулся, не зная, какие подобратьслова, чтобы не опечалить ее еще больше, – возможно, легче для нас обоих.Она так мучилась, бедняжка, – вздохнул он.

Грейс ничего не отвечала. Она знала о страданиях материлучше, чем кто-либо другой – и лучше, чем отец.

Церемония погребения была краткой, священник сказалнесколько слов об Эллен и ее семье, потом прочитал псалмы над могилой, и всепоехали к Адамсам. В маленький их дом ввалилась толпа человек в сто пятьдесят.Домик был выбеленный, с темно-зелеными ставнями, окруженный чугунной оградой.Прямо перед домом росли кусты поповника, а из окон кухни открывался вид нарозовый палисадник, который так любила мать.

Болтовня друзей делала застолье похожим на обычный дружескийкоктейль. В гостиной хозяйничал Фрэнк Уилле, а Джон стоял с друзьями во дворе,на ярком июльском солнце. Грейс подала лимонад и чай со льдом, отец вынес водвор вино и бокалы… Даже вся эта орава не смогла справиться с приготовленнымугощением. Было уже четыре часа пополудни, когда последние гости наконецразошлись, и теперь Грейс бродила по дому с подносом, убирая тарелки.

– У нас замечательные друзья, – с теплой улыбкойпромолвил отец. Он искренне гордился людьми, которые с таким участием отнеслиськ ним. Он многое делал для них все эти долгие годы, и вот теперь они здесь, вчерный день для их семьи – они с ним и с его дочерью. Эллен больше нет, нет исиделок – никого нет, кроме них двоих. Он следил, как Грейс медленно движетсяпо гостиной, и думал о том, как они теперь одиноки. Но не в его обычае былоломаться под ударами судьбы.

– Пойду погляжу, не осталось ли во дворе бокалов ипосуды, – сказал он и вернулся лишь через полчаса с подносом, полнымтарелок и стаканов. Пиджак он перебросил через руку, а галстук развязал. Еслибы Грейс способна была замечать такие вещи, она увидела бы, что ее отецвыглядит еще более красивым, чем обычно. Другие это незамедлительно отметили.За последние пару недель он потерял в весе (что неудивительно) и вот теперьстал стройным, словно юноша, а на солнце седина была совсем незаметна… Нельзябыло понять, проседь это или же просто красивый пепельный оттенок. Правдой былои то и другое. А глаза его были такого же замечательного цвета, что и у Грейс.

– Ты, наверное, устала, – сказал он ей.

Она лишь пожала плечами, складывая посуду в раковину. Вгорле у нее стоял комок, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться.Какой ужасный день… ужасный год… страшных четыре года. Порой она хотела простоисчезнуть, испариться. Но знала, что не может. Всегда на пороге вставал новыйдень, новый год, новые обязанности. Как бы хотела она, чтобы это ее похоронилисегодня – ее, а не мать! Укладывая механически одну за другой тарелки враковину, она почувствовала, что отец подошел и встал рядом с ней.