Когда земная суета стихает

И с небом обнимается земля,

Вся плоть моя в тебя перетекает

И Богу становлюсь подобен я.

Пьетро Аретино

…Она лежала у его ног и наконец-то была покорна. И груди еебелоснежные были покорны, и широко разведенные бедра, и темный, словноопаленный поцелуями, приоткрытый рот, и взгляд из-под опущенных тяжелых ресниц– все это, вся она покорилась ему, лишь ему, отныне и навеки. И ничья болеедерзновенная рука, ничья более воровская плоть и похоть не посягнут на нее, неотнимут ее у того, кому она принадлежала теперь безраздельно…

Марко резко оглянулся – послышалось движение за спиной.

И впрямь! Ванька-то еще жив! Хрипит, бессильно шарится пополу скрюченными пальцами. В последнем дыхании силится ухватить камчу, всегдависевшую у него на мизинце так, чтобы удобно было размахнуться в любой миг. Экаон наслаждался, поигрывая этой зловещей плетью, помахивая перед хмурым лицомчужеземца, который был для Ваньки хуже последнего холопа, нечестивее беса,грязнее грязи.

Марко хохотнул и, чувствуя какое-то незнаемое, свирепоеудовлетворение, почти родственное вожделению, наступил каблуком на слабовздрагивающее горло ключника.

Кудрявая голова резко запрокинулась, голая грудь поднялась –и уже не опустилась. Кровь заклокотала меж четко вырезанных губ, зеленые глазавмиг обесцветились, и то, что несколько мгновений назад было красивым, молодым,удалым лицом, превратилось в недвижимо-покорную, блеклую маску. Жизнь долеевсего теплилась в неуемном, неутомимом, дерзко вздыбленном естестве – но вот ионо опало, съежилось… умерло.

Для верности еще раз придавив ногою горло мертвеца, Маркоподошел к сундуку, где Анисья держала зеркальный ларчик со своими уборами;погляделся в светлое стекло. Собственное лицо сперва почудилось ему диким,пугающим, незнакомым, но сейчас было не до того, чтобы всматриваться в глазаубийцы, глядевшие на него из зеркала. Он поднял шкатулку повыше, скосился,пытаясь увидеть свой лоб, даже потрогал его для верности.

Лоб как лоб. И никаких рогов. Все! От этого он вовремяотделался!

Хотя кого бранить, кроме себя? Ведь с первого взгляда наАнисью было ясно, что она – дочь порока, которая всякого мужчину рано ли,поздно наградит рогами или, как говорят русские, под лавку положит. Ясно-то онобыло ясно, да вот беда – все равно не устоять!

Беда… Беда!

* * *

Впервые встретив ее, он глазам своим не поверил и дажеукрадкой скрестил за спиной пальцы, отгоняя беса. Но прекрасное видение,возникшее перед ним, не пропало, а все так же смиренно стояло у ворот,заслоняясь широким сборчатым алым рукавом, а другой рукою протягивая емувисящую вниз головой пеструю курицу, которая, верно, уже вполне смирилась сосвоей участью быть нынче сваренной и лишь изредка судорожно трепыхала крыльями.

Впрочем, на курицу Марко тогда смотрел менее всего, ибостоило ему поймать взгляд ярко-синего, словно сапфир, глаза, выглядывающегоиз-за алого рукава, увидать тугой, будто вишня, рот, застенчиво произносящий:«Не судите, господин, дозвольте слово молвить», – как некая сладостная тяжестьналила его чресла и приковала ноги к земле. Он просто-таки врос в траву-муравуу этих тесовых ворот, забыв о том, что надобно спешить, что его ждет новыйзнакомец Михайла Воротников, что вообще небезопасно говорить с русскимиженщинами на улице: того и гляди выскочит разгневанный супруг с холопьем – забьютдо смерти, не дав слова в свое оправдание сказать, ибо всей цивилизованнойЕвропе ведомо: русские раньше бьют, а потом спрашивают, виноват ли битый! Он непомнил сейчас ни о чем, охваченный странным пожаром в крови, и, хоть изряднознал уже по-русски, с некоторым усилием сообразил, чего от него хочет женщина:ни брата, никого из мужской прислуги на подворье не было, а для обеданеобходимо зарезать курицу. Она бы и сама это сделала, да ведь нельзя. Обычайне велит!

Марко уже довольно пожил в Московии, чтобы знать некоторыеосновные обычаи русских. Например, известно: пищей, приготовленной из того, чтоубито руками женщины, гнушаются, будто нечистым. Прикончить рыбу, свернутьголову птице, заколоть поросенка должен какой ни есть мужчина. Хоть бы и первыйвстречный прохожий человек!

Марко протянул руку и принял бледные куриные ноги, стараясьпри этом как бы невзначай коснуться унизанных перстнями пальцев незнакомки.Она, застенчиво потупясь, сделала знак идти следом, и, протиснувшись вкалиточку, Марко очутился в небольшом дворе, поросшем травкою.

Крыльцо с колоннами и остроконечной кровлею вело на террасу,огороженную балясами. Двухэтажный дом был невелик, неказист, но Марко взглянулна его бревенчатые стены с острым интересом: тут жила она! Хотел былоприблизиться, назваться, расспросить о ее имени и звании, сказать, что…

Нет, сказать ничего было нельзя, они были не одни на дворе.Девка в посконной рубахе, забыв даже прилично заслониться рукавом, глазела наМарко разиня рот, словно на чудище заморское, каковым, впрочем, он и был вглазах этой простушки: высокий, смуглый, черноглазый, с длинными, наряднымиресницами и тонкими, словно бы нарочно насурьмленными, бровями. Коричневыйбархатный камзол в отличие от русских тяжелых, просторных одежд прилегал кстану, будто коричневая перчатка, штаны обливали стройные ноги.

– Ой, мамыньки!.. – вдруг жарко выдохнула девка, бурнокраснея, и Марко увидел, что бесстыдница вперила свой ошалелый взор в егочресла, столь туго обтянутые, что ткань не могла скрыть явного возбуждения,вдруг овладевшего его телом.

Девка даже перекрестилась, а Марко с такой яростью свернулшею злополучной куре, словно это был его самый лютый враг, и сунул в лицослужанке, вынуждая наконец-то отвести глаза. Девка схватила курицу изатопталась на месте, но окрик хозяйки: «Чего стала? Беги в поварню, дура, дачтоб сей момент ощипала птицу!» – вернул ей рассудок, и она неловко затрусила вдом, поминутно оглядываясь на красивого незнакомца и крестясь.

– Спаси вас бог, сударь, не дали вовсе пропасть, – сказаламеж тем хозяйка, опуская алый рукав и открывая взору Марко свое зарозовевшее отсмущения лицо.

Если с ним содеялось такое смятение лишь при беглом взглядена нее, что же было теперь, когда он увидел эти невероятно синие глаза, иначерненные полукружья бровей, и свежий маленький рот, и тугие щеки, и белуюшею, стиснутую ожерельем, и плавные выпуклости под скромно застегнутымтравянисто-зеленым летником?! Да что это, что это с ним творится?! Марко разумтеряет от желания немедленно обладать этой красавицей!