Цецилия любила, когда ею восхищались, – но еще большелюбила, когда ее боялись. Она прекрасно знала, что и сестра Дария, и все другиесчитают опасным чудачеством это требование, ведь «ваше преосвященство» – кардинальскоезвание, звание мужчины! Однако в своем монастыре Цецилия Феррари была не толькокардиналом, но и богиней, и императрицей, и святой, она издавала здесь законы,она имела единоличное право казнить и миловать, и пожелай она, простаяаббатиса, чтобы ее титуловали «ваше святейшество» и целовали туфлю, как паперимскому, кто посмел бы ей воспротивиться? Ослушницы же, если таковыенаходились, тотчас же отсылались на задний двор с напутствием попросить усестры Марцеллы десяток хороших плетей. Но Дария… Вообще-то очень даже неплохо,что ослушницей оказалась именно сестра Дария, ведь иначе нужен был бы приличныйпредлог для перевода ее в Верхний монастырь, а теперь никакого предлога ненужно.

– Это очень дурно, сестра, что у вас такая плохая память. –Цецилия говорила спокойным, наставительным тоном, однако в голосе ее звенеласталь. – Если вы сами не способны усвоить законы уважения и послушания, развеспособны вы передать их младшим сестрам? А ведь кому, как не вам, следовало быособенно стараться и давать пример прилежности и самоотречения! Или вамжелательно вновь вернуться в то положение, которое вы занимали в нашеммонастыре всего лишь пять лет назад?

Девушка позволила себе быстро взглянуть на аббатису, но этобыла лишь мгновенная вольность, и та не успела уловить выражения этих большихсеро-голубых глаз. Конечно, не может быть, чтобы они сверкнули надеждой. Ведьпять лет назад сестра Дария была просто рабыней, купленной монастырем за неочень-то большие деньги и только по счастливой случайности определенной не начистку свинарника, а в помощь садовнице Гликерии, тоже рабыне. НелюдимаяГликерия полюбила девочку, как родную дочь, и та привязалась к ней со всемжаром одинокого сердца. Но пять лет назад Гликерия умерла, и последним желаниемее было видеть свою воспитанницу среди монастырских сестер.

Случилось так, что аббатиса не могла отказать Гликерии ипринуждена была дать клятву принять девчонку под свою опеку, постричь ее вмонахини и разрешить учиться вместе с остальными воспитанницами. В обмен на этуклятву Гликерия отказалась от предсмертной исповеди, прямиком направив в адсвою душу, отягощенную воспоминаниями о девяти абортах, которые она в разноевремя делала аббатисе.

Умелая, непревзойденная повитуха, Гликерия в продолжениемногих лет пользовала весь Верхний монастырь. В случае надобности онаизготавливала вязкое на ощупь снадобье, в которое, по слухам, подмешивалисьтолченые змеиные языки и кровь летучих мышей. Во время ближайшей мессы сиедьявольское тесто подкладывалось под чашу и как бы освящалось (все-такиупотребить его должны были служительницы божии), а потом подмешивалось в пищузабрюхатевшим девственницам. И действовало тесто безотказно – если, конечно,беременность вовремя была замечена. При более поздней стадии Гликерия преискусноорудовала вязальными иглами, и ни одна монашенка не умерла от кровотечения! Досих пор Гликерию нет-нет да и поминали с тоскою молодые монахини, которымприходилось отдавать себя во власть грубых, невежественных повитух: тайком, сзавязанными глазами, привозили их с окраин, населенных простолюдинами, чащевсего с Мурано, да еще и платили безумные деньги, чтобы обеспечить молчание…

В общем-то, справедливости ради надо сказать, что Цецилия ниразу не пожалела о своей уступчивости. Девочка оказалась необычайно умна иприлежна, мгновенно выучилась читать и писать, в молитвах не путалась, былапослушна, а в рукоделии не уступала никому: что шить, что низать бисер, чтоплести кружево под стать мастерицам с Бурано [8] – ко всякому делу быласпособна.

И нежная, расцветающая красота ее не могла не радовать глазЦецилии, не терпящей вокруг себя никакого безобразия, хотя и ревновавшей пороюк молодым хорошеньким сестрам. Чем дальше, тем больше понимала Цецилия, почемуГликерия назвала девочку Троянда. Слово это в переводе с какого-то загадочногославянского наречия означало роза [9], а ведь Гликерия была славянкою попроисхождению. Она рассказывала Цецилии свою историю: о том, как была похищенатурками во время набега, продана в рабство, но спустя много лет выкупленамальтийскими рыцарями, спасавшими от мусульманской неволи христианскихпленников. Однако Гликерия была православной, а не католичкою, поэтому она необрела свободы, а лишь сменила хозяев. Впрочем, она казалась вполне довольнойсвоей участью и никогда не вспоминала о Сибири, в которой, по убеждениюЦецилии, находилась и Московия, и Польша, и все северные страны. Но Цецилияпрекрасно помнила тот день, тринадцать лет назад, когда купец, синьорОрландини, только что вернувшийся из Московии, привел в монастырь полуживоегрязное существо и сказал, что эту славянку он подобрал где-то в дремучихрусских лесах, ему она не нужна, и он с охотою отдаст ее в монастырские рабыни.Цецилия тогда только что приняла пост настоятельницы, и все события тогодостопамятного времени накрепко запали ей в память.

Что бы там ни бормотал Орландини о своем милосердии,невозможно было не заметить ужаса, с которым на него смотрела девочка. И хотяпобоев на худеньком тельце не было видно, Цецилия не сомневалась, что Орландинипускал в ход кулаки. Она всегда предпочитала прямоту в деловых вопросах, апотому и спросила напрямик: «Я надеюсь, она девственна?» – и была поражена тем,как вдруг исказилось красивое, мрачное лицо Орландини.

– Не сомневайтесь, – буркнул он с отвращением. – Я скореекастрировал бы сам себя, чем коснулся этой твари.

Да, подумала Цецилия, невозможно так ненавидеть кого-то,особенно – ребенка, лишь за то, что нашел его в дремучем лесу. Разве что удевчонки премерзкий характер… но это ничего, суровая Гликерия отлично умеетобламывать самых строптивых рабынь и служанок!