Дражайший Спенс! В полном соответствии с традицией я оченьхотела бы дать тебе совет, подобный тому, что дала твоему брату в посвящении ксвоей последней книге. Но не могу. Я так поражена твоим обаянием и очарованасмехом, что не могу дождаться, пока ты станешь старше, чтобы попросить твоегосовета. Каким образом ты заставляешь людей улыбаться при одном взгляде на тебя?Я знаю, откуда у тебя такие глаза. Но откуда столько радости? Столько магии?

Мне нужно задать тебе множество вопросов, но пока что тебе всегодва года, так что придется подождать ответов. Единственное, в чем я твердоуверена, — ты собираешься идти по жизни своим курсом. И если этот курс будетименно таким, который вызовет огромный трепет в сердцах твоих родителей, можешьрассчитывать на меня как на человека, который все уладит. Ну а пока я все жедам тебе маленький совет любящей бабушки: не позволяй никому из нас изменитьтебя.

Я пишу романы об исключительных людях, людях необычайногохарактера, большого ума, сострадания и силы. В реальной жизни я знала такихлюдей. Одним из них был мой друг Гейл Шредер. Другим — мой муж Майкл Макнот.Все, кто любил этих необыкновенных людей, ужасно по ним тоскуют. Память о нихосвещает наши жизни и наш путь. Как повезло нам узнать их!

Создание романа — это долгое, одинокое и кропотливоезанятие. Выносить его мне помогают поддержка и участие моей семьи и близкихдрузей. Спасибо вам, Клей, Уит и Роуз, за понимание, отказ от телефонныхзвонков и визитов и полное отсутствие жалоб. Я так люблю вас за это! Спасибо,Кэрол Ларокко, и Джуди Шредер, и Кэти Ричардсон, за верную и преданную дружбу.

Создание подобного романа требует также советов и помощимногих людей, знающих предмет, или только одного человека, с огромнымизнаниями, множеством контактов и безграничным терпением. Такого, как СтивСлоут. Стив, ты настоящий принц. Не знаю, как и благодарить тебя.

— Мисс Кендалл, вы меня слышите? Я доктор Меткаф. Вынаходитесь в больнице, в Маунтинсайда. Сейчас мы вынесем вас из машины «скоройпомощи»и отвезем в приемное отделение.

Содрогавшаяся в ознобе Ли Кендалл слабо реагировала нанастойчивый мужской голос, пытающийся привести ее в сознание, но никак не могланайти в себе силы поднять веки.

— Вы слышите меня, мисс Кендалл?

Сверхчеловеческим усилием она все же умудрилась заставитьсебя открыть глаза. Доктор наклонился над ней, осматривая ее голову. Подлестояла медсестра с прозрачным пластиковым пакетом жидкости для внутривенноговливания.

— Сейчас мы вынесем вас из «скорой», — повторил он,направляя в ее зрачки крохотный лучик света.

— Нужно… сказать… мужу, что я здесь, — выдавила Ли едваслышным шепотом.

Доктор кивнул и ободряюще сжал ее руку:

— Об этом позаботится полиция штата. Ну а пока… поверьте, вбольнице «Добрый самаритянин» найдется немало ваших горячих поклонников,включая и меня самого, так что мы сумеем как нельзя лучше позаботиться о вас.

Голоса и образы атаковали Ли со всех сторон, как толькосанитары подняли носилки. Красные и голубые огни лихорадочно пульсировали нафоне серого рассветного неба. Люди в униформах мельтешили перед ее усталымиглазами: полицейские штата Нью-Йорк, парамедики, доктора, медсестры. Дверираспахивались, коридоры летели мимо, лица теснились над ней, губы шевелились,выпаливая настойчивые вопросы.

Ли пыталась сосредоточиться, но голоса сливались внеразличимое жужжание, черты окружающих расплывались, растворяясь в том жемраке, который успел пожрать остальную часть комнаты.

Когда Ли снова пришла в себя, на улице было темно и падаллегкий снег. Делая отчаянные усилия избавиться от действия тех лекарств,которые еще и сейчас по капле лились ей в вену из прозрачного пакета,укрепленного на штативе, она тупо оглядывала то, что показалось ей больничнойпалатой, буквально забитой цветами всех оттенков, форм и сортов.

Седовласая сиделка, устроившаяся у изножья кровати, рядом сгигантской корзиной белых орхидей и большой вазой ярко-желтых роз, читалапоследний выпуск «Нью-Йорк пост»с фотографией Ли на первой странице.

Ли повернула голову, насколько позволял фиксирующийворотник, пытаясь отыскать хоть какой-то признак появления Логана, нооказалось, что пока, кроме нее и сиделки, больше никого нет. Далее онапопробовала подвигать ногами и пошевелить пальцами и, к собственномуоблегчению, удостоверилась, что все это не только осталось на месте, но инаходится в достаточно удовлетворительном рабочем состоянии. Правда, руки былизабинтованы, а голова обернута чем-то тугим, но пока она не двигалась, все неудобствов основном сводилось к тупой боли во всем теле и немного более острой в ребрах.Кроме того, глотка так пересохла, словно ее набили опилками.

Зато она жива, и это само по себе уже и есть чудо! Тот факт,что она также была относительно цела и невредима, наполнял ощущениемблагодарности и почти эйфорической радости.

С трудом сглотнув, она все же сумела издать некое подобиешепота, шелестевшего в опаленном жаждой горле:

— Можно мне немного воды?

Сиделка подняла голову. Лицо мгновенно осветилосьпрофессионально-участливой улыбкой.

— Вы пришли в себя! — воскликнула она, поспешно закрываягазету, складывая ее и бросая под стул вниз снимком.

Бейджик на ее униформе удостоверял, что перед Ли стоит «ЭннМакки, дипломированная медсестра, индивидуальный уход». Ли жадно наблюдала, каксиделка наливает воду из розового пластикового кувшина, стоявшего на подносе укровати.

— Вам нужна соломинка. Сейчас раздобуду.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я ужасно хочу пить. Сиделкапопыталась поднести стакан к губам Ли, но та воспротивилась.

— Я сама, — заверила она, но втайне поразилась, сколькихусилий потребовалось, чтобы просто поднять забинтованную руку и не расплескатьводу. К тому времени, когда она отдала стакан обратно, рука тряслась, а в грудисловно открылась рана. Опасаясь, что ее состояние гораздо хуже, чем показалосьсначала, Ли с облегчением опустила голову на подушки и долго собиралась с силами,чтобы снова заговорить. — Что со мной?

Сестра Макки, похоже, была не прочь поделиться тем, чтознала, но все же для порядка поколебалась.

— Честно говоря, вам следовало бы спросить доктора Меткафа.

— Обязательно, но хотелось бы сначала все услышать сейчас,от моей личной сиделки. Я никому не расскажу о том, что услышу от вас.