Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Возможно, но если бы меня не перевели, я бы никогда неполучила шанса поработать с кем-то вроде тебя.
Шредер метнул на нее подозрительный взгляд, ища признаковиздевки, но ее улыбка оставалась безмятежно открытой.
— Логан Мэннинг даже не считается пропавшим. Скорее,заблудившимся, — буркнул он.
— И ты считаешь меня виноватой в том, что капитан Холланд послалнас сюда?
— Ты чертовски права.
Он толкнул плечом входную дверь, и порыв арктического ветраедва не внес их обратно.
— Мэннинги — это класс VIP. И мэр, и комиссар Труманти — ихличные друзья, поэтому Холланд решил послать для общения с миссис Мэннингкого-то, имеющего «некоторый светский лоск», как он выразился.
Сэм приняла его слова за шутку.
— И он считает меня таковой?
— По крайней мере именно так он и выразился.
— Тогда при чем тут ты?
— На случай, если придется поработать мозгами.
Шредер ожидал, что она хотя бы огрызнется, но когда Сэмпромолчала, неожиданно почувствовал себя злобным сукиным сыном. И чтобысгладить оскорбление, решил посмеяться над собой:
— И еще потому, что он считает мою задницу самой красивой вовсем участке.
— Он и это сказал?
— Нет, но я видел, как он меня оглядывал.
Сэм не сдержала смеха. Шредер знал, что его внешность менеевсего можно назвать привлекательной: мало того, на первый взгляд она казаласьдовольно устрашающей. Хотя рост у него был всего пять футов шесть дюймов,массивные плечи были непропорционально широки для короткого тела, и все этодополнялось толстой шеей, квадратной головой с тяжелыми челюстями ипронизывающими, глубоко посаженными темно-карими глазами. Хмурый, он напоминалСэм разозленного ротвейлера. Даже улыбавшийся, он походил на ротвейлера. Просебя она звала его «Шреддер»[4].
А тем временем на третьем этаже больницы молодой доктор,стоя у изножья кровати Ли, читал ее историю болезни. Дойдя до последнейстрочки, он кивнул, тихо вышел и прикрыл за собой дверь. Дополнительная дозаморфия, которую он назначил, уже сочилась в вены Ли, притупляя физическую боль,терзавшую ее тело. Она пыталась найти убежище от нравственных мук, думая о тойпоследней ночи, которую провела с Логаном, когда все было чудесно, а будущееказалось таким светлым. Ночь субботы. Ее день рождения. Премьерный показ новойпьесы Джейсона Соломона.
После спектакля Логан устроил грандиозную вечеринку в честьобоих событий…
— Браво! Браво!!!
Занавес поднимался шесть раз, но в зале по-прежнему стоялоглушительный рев, сопровождаемый такой же бурной овацией. Актеры выстроилисьна сцене, поочередно кланяясь, но стоило Ли выступить вперед, как воплибезумным крещендо поднялись к потолку. Большая люстра уже горела, и Ли увиделаЛогана в переднем ряду. Муж яростно хлопал в ладоши и орал ничуть не тишеостальных, разве что глаза его горделиво сверкали. Она улыбнулась ему, а он вответ поднял вверх большие пальцы.
Когда занавес наконец опустился, Ли побрела за кулисы, гдестоял Джейсон, лицо которого светилось торжеством.
— Какой успех! Настоящий хит, Джейсон! Мы выиграли! —воскликнула она, обнимая его.
— Давай-ка еще раз выйдем на поклоны, только ты и я, —предложил он.
Джейсон был готов торчать на сцене до тех пор, покапоследний зритель не покинет зала.
— Ну уж нет, — ухмыльнулась Ли, — с нас хватит.
Но он продолжал дергать ее за руку: счастливыйтридцатипятилетний ребенок, гениальный, неуверенный в себе, чувствительный,эгоистичный, темпераментный, добрый.
— Ну пойдем, Ли, — умасливал он. — Всего один ма-а-аленькийпоклон! Мы это заслужили.
— Автора! Автора! — скандировала тем временем толпа.
— Вот видишь? — разулыбался Джейсон. — Они в самом делехотят меня видеть.
Он был в приподнятом настроении и жаждал признания ивосторгов. Ли смотрела на него с материнской снисходительностью, смешанной счем-то вроде благоговения. Джейсон Соломон был способен временами ослепить ее,очаровать и увлечь, бездумно обидеть своей бесчувственностью и согретьнежностью. Те, кто его не знал, считали блистательным чудаком. Знавшие еголучше обычно относились к Джейсону как к талантливому невыносимомуэгоцентристу. Для Ли, не только знавшей, но и любившей его, он был чем-то вродедвуликого Януса.
— Послушай, какие аплодисменты, — умолял он, продолжаятянуть ее за руку. — Пойдем скорее…
Не в силах справиться с очередным приступом его тщеславия,Ли смягчилась, но все же отступила:
— Иди один. Я остаюсь.
Но Джейсон только крепче сжал ее руку и потащил за собой.Едва они показались из-за кулис, застигнутая врасплох Ли споткнулась и чуть неупала. Очевидно, все заметили ее невольное сопротивление, что очень понравилосьпублике. Обычные человеческие эмоции, отразившиеся на лицах двух самых известныхлюдей на Бродвее, низводили их на уровень простых смертных, и зрители, нашедшиеэто очаровательным, вновь принялись бушевать. Только на этот раз аплодисментысопровождались взрывами хохота.
Джейсон наверняка попытался бы заставить ее выйти на сценуеще раз, но Ли вовремя вырвала руку и, смеясь, отвернулась.
— Не забывай старое правило, — напомнила она необорачиваясь, — всегда оставляй публику немного голодной.
— Это клише! — негодующе парировал Джейсон.
— Но тем не менее верное.
Джейсон слегка поколебался, но все же вместе с Ли пошел закулисы по длинному коридору, забитому восторженными актерами и хлопотливоснующими рабочими. Все говорили одновременно, благодаря и поздравляя другдруга. Джейсона и Ли несколько раз останавливали, обнимали, осыпали похвалами.
— Говорил я, двадцать восьмое — мой счастливый день.
— И то верно, — согласилась Ли. Джейсон упрямо требовал,чтобы премьеры всех его пьес назначались на двадцать восьмое. «Белое пятно»вданном случае тоже не стало исключением, хотя премьерные показы бродвейскихпьес, как правило, не назначаются на субботу.
— Неплохо бы глотнуть шампанского, — объявил Джейсон, кактолько они приблизились к гримерной Ли — .