— Вы, наверное, правы, — кивнула Ли, отчаянно цепляясь завполне резонные доводы. Скорее всего Логан в безопасности, но не можетвоспользоваться телефоном или вытащить джип из сугробов.

Шредер снова открыл блокнот и достал ручку.

— Если объясните, где эта хижина, мы поедем туда ипосмотрим.

Ли с возродившейся тревогой уставилась на детективов.

— Я не знаю, где это. Логан нарисовал карту, чтобы я смогланайти место. Адреса у него нет.

— Ладно, где тогда карта?

— В машине.

— А машина?

— На дне озера или карьера, поблизости от того места, гдеменя нашли. Погодите… я сейчас нарисую, — поспешно добавила Ли, потянувшись заблокнотом.

Дрожащей от слабости и напряжения рукой она начертиласначала одну, потом другую карту.

— По-моему, вторая правильнее. Логан еще написал списокпримет.

Она перевернула страничку и попыталась вспомнить хотя бынекоторые.

— Что это за приметы?

— Это чтобы я не сбилась с дороги.

Закончив, Ли отдала блокнот Шредеру, но обратилась кЛитлтон:

— Может, я что-то не так поняла. Во всяком случае, неуверена, значится ли в карте «восемь десятых мили от старой автозаправки» или«шесть десятых». Понимаете, шел снег, — со слезами объяснила она, — и я несумела… не сумела найти некоторые приметы.

— Мы их найдем, мисс Кендалл, — автоматически пообещалШредер, пряча в карман блокнот и натягивая куртку. — А пока мэр, комиссарполиции и наш капитан шлют вам приветы.

Ли отвернула голову, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.

— Детектив Шредер, я буду крайне благодарна, если вы станетезвать меня миссис Мэннинг. Кендалл — мое сценическое имя.

Ни Шредер, ни Литлтон не обмолвились ни словом, пока невошли в лифт. Только когда двери сомкнулись, Шредер заговорил:

— Бьюсь об заклад, Мэннинг бросился искать ее в метель. Иесли так, он уже превратился в «Попсикл»[3].

Саманта Литлтон втайне была убеждена, что для отсутствияЛогана Мэннинга есть и другие, менее мрачные, причины, но стоит ли спорить?Последние два дня с той самой минуты, когда Холланд отстранил его от работы в«убойном» отделе и вместе с Сэм послал в Маунтинсайд, Шредер был в самом что нина есть гнусном настроении. Трудно осуждать его за это. Всякий человек, ведущийважные расследования, будет оскорблен, превратившись в то, что сам Шредерименовал «нянькой при знаменитости». Шредер считался преданным делу,трудолюбивым, въедливым, загруженным по самое некуда детективом с поразительнойспособностью доводить порученное дело до конца. В его послужном списке почти незначилось нераскрытых преступлений. Она, со своей стороны, была новичком в«убойном» отделе, мало того, перешла в Восемнадцатый участок всего две неделиназад, где ее сразу же временно прикрепили к Шредеру, пока его обычный напарникне вернется с больничного. Сэм все понимала и даже разделяла досаду инетерпение Шредера, постоянно думавшего о горе непрерывно копившихся в участке дел.Но при этом она гордилась своей способностью держать раздражение при себе, невыливая его на окружающих. Чисто мужские проявления возмущения и негодованиявроде тех, которые открыто позволял себе Шредер последние два дня, казались ейзабавными, инфантильными или немного надоедливыми, а временами и теми, идругими, и третьими сразу.

Она предпочла делать карьеру в той области, где преобладалии властвовали мужчины, в основном общеизвестной породы «мачо», многие изкоторых до сих пор встречали в штыки вторжение женщин туда, что считали своимивладениями. Но в отличие от других женщин-коллег Сэм не испытывала никакойпотребности заставить мужчин принять неизбежное и смириться с еесуществованием. Ни малейшего желания доказать, что она может соперничать с нимина их же уровне. Она и без того все это знала и не считала нужнымдекларировать.

Сэм выросла в семье, где, кроме нее, было еще шестеро детей.Шестеро неугомонных озорных братьев. Поэтому она уже в десять лет усвоила, чтоесли один толкал ее, не было никакого смысла отвечать тем же. Куда спокойнее ипроще отступить. А потом вовремя подставить ногу.

Став взрослой, она продолжала пользоваться той же тактикой,ограничиваясь теперь уже не физической, а умственной деятельностью, что толькооблегчило задачу, поскольку мужчин так обезоруживало ее хорошенькое личико имягкий голос, что они ошибочно принимали Сэм за милое никчемное ничтожество вмундире полицейского. Тот факт, что мужчины недооценивали ее, особенно вначале,ни в малейшей степени не обескураживал Сэм. Наоборот, забавлял и давалпреимущество.

Несмотря на все это, она искренне любила и уважала многих изтех мужчин, с кем приходилось сталкиваться. И к тому же хорошо понимала мужскуюпсихологию. Вот почему ее нисколько не трогали их выходки и чудачества. Малочто из сказанного ими могло шокировать или рассердить ее. Она полжизни провелав обществе шестерых братьев, так что уже видела и слышала все.

— Пропади все пропадом! — неожиданно завопил Шредер, дляпущей выразительности саданув кулаком в стену лифта.

Сэм продолжала застегивать куртку, даже не спросив, чтостряслось. В конце концов, это всего лишь мужчина, который выругался и ударилнеодушевленный предмет. Теперь он сам захочет объяснить причину своего порыва.

Что он и не замедлил сделать:

— Придется вернуться. Я забыл спросить у нее описание машиныее мужа.

— Белый джип «Чероки», новехонький, зарегистрированный на«Мэннинг дивелопмент», — отрапортовала Сэм, выуживая из карманов перчатки. — Япозвонила в наш дорожный отдел, на случай если миссис Мэннинг, придя в себя, несможет говорить.

— Позвонила? По сотовому? — съехидничал Шредер. — Томусамому, что не работает в горах?

— Тому самому, — с улыбкой подтвердила Сэм, выходя из лифта.— Миссис Мэннинг нуждалась в каком-то правдоподобном объяснении, а мне, кромеэтого, ничего в голову не пришло. Но она по крайней мере поверила.

В вестибюле больницы было пусто, если не считать двухуборщиков, полирующих кафельный пол. Шредер повысил голос, чтобы перекрыть назойливыйвизг машин:

— Если собираешься каждый раз пускать слюни в разговоре сродными жертвы, не протянешь в «убойном» отделе и двух месяцев!

— Я уже продержалась две недели, — безмятежно напомнила Сэм.

— Если бы тебя не перевели к нам, я сейчас вернулся бы вВосемнадцатый и занимался делами, а не просиживал бы здесь штаны.