Глаза сами собой закрывались, а борьба с зевотой грозила перерасти в военные действия вселенского масштаба. Я стойко смотрела на Сафронова, беспросветно лгущего мне с самыми честными глазами, и не знала, чего я больше хочу: убить его за безбожно испорченную субботу, влепить FX и отправить на вторую пересдачу или поаплодировать его актерскому таланту и изощренному уму.

И все же обидно, что, имея сумасшедшую фантазию и умея выкрутиться из, казалось бы, абсолютно безвыходных ситуаций, студенты не могут использовать собственную смекалку в пересказе пройденного материала. Ведь Сафронов точно был на трех моих лекциях, пусть и вполуха, но не мог совсем ничего на них не слышать, а значит, может рассказать хотя бы о блохах на рыбах[1]. Но нет же! Стоит перед моим столом и целенаправленно давит на жалость.

— Давай сделаем так, Сафронов, — подавив очередной зевок, прервала я монолог студента о спасении десяти котят со сто пятидесятиметровой березки, — сможешь меня удивить — получишь свой зачет.

— Удивить? — опешил студент.

— Ну да, — все же не выдержала и зевнула я, — удивить. Докажи, что учиться действительно тяжело. Только не сказками о котятах и бабушках, застрявших в лифтах, а делами.

Сафронов подавился воздухом и с возмущением уставился на меня.

А что ты хотел, дорогой? Был бы на всех моих занятиях, а не только на трех последних, знал бы, что у меня еще те требования к студентам. Не просто же так мне студенты кличку «Восточный ветер» дали. Я иногда такого надуть могу, что потом ни заведующий кафедрой, ни декан не разгребет.

— А это как? — жалобно проблеял Сафронов.

— А вот это уж сам думай, — расплылась я в коварной улыбке, чувствуя, что за испорченный выходной вполне отомщена. — Времени у тебя до девяти часов утра понедельника. Ровно в девять, если не успеешь, я сдаю ведомость с FX в деканат, и тогда тебя ждет пересдача с комиссией.

Отправив зачетную ведомость в папку, я еще раз улыбнулась растерянному Сафронову. В конце концов, по философии мы тут зачет сдаем или по чем?

Запах кофе я услышала еще в коридоре. Все же суббота — особый день в университете. Вроде бы преподаватели и работают, принимая отработки и пересдачи, а атмосфера все же совершенно иная.

— Двойной, крепкий, без сахара, — отсалютовала мне бумажным стаканчиком Людочка, секретарь нашей кафедры.

— Людончик, я тебя обожаю, — приняла я стаканчик из рук секретаря, а заодно стащила из коробки конфетку, оказавшуюся на пути моей руки.

— Это ты нерадивым студентам спасибо скажи, — засмеялась Наталья Павловна — необъятная дама, плотно ушедшая в возраст «с каждым годом молодею». Кроме трех конфет, Наталья Павловна держала в руке «стаканище», размер которого выдавал наличие не меньше, чем тройного латте.

Вот. Вот она, реальность преподавательской жизни — студент всегда знает, что пьет любой преподаватель, но далеко не всегда знает название предмета, который тот преподает.

— Сдал?

— А? — вернулась я в реальность кафедральной жизни.

— Сафронов, говорю, сдал? — переспросила Людочка.

— Пф! — усмехнулась я. — Чтобы у меня, да сдал, да без мучений? Да в жизни такому не бывать.

— А мои сдали, — счастливо потянулась Наталья Павловна. — Представляете, даже честно отвечать пытались.

— Ну и как? — тут же заинтересованно подались мы с Людочкой вперед.

— Да как-как, — запустила в густо накрашенный алой помадой рот сразу две конфеты Наталья Павловна, — как обычно. Канта казнил китайский император, а Кафка сменил пол, Архимед подрался с Диогеном за бочку, а разнимал их Пифагор, который изобрел википедию.

— И все? Больше ничего нового? — обиженно поджала губки Людочка.

— Н-да, — многозначительно протянула Наталья Павловна, — мелковат нынче студент пошел, никакой фантазии. Вот помню я в свои годы…

Мы с Людочкой переглянулись, понимая, что сейчас Наталья Павловна оседлает своего любимого конька воспоминаний, и потому я, быстро стянув еще одну конфетку, поспешила сунуть в руки секретаря ведомость.

— С вами хорошо, но жизнь лучше, поэтому пошла-ка я домой.

— Вали-вали, — махнула полненькой ручкой с очередной конфеткой Наталья Павловна, — а мне еще Щекину ждать.

Мысленно поблагодарив судьбу за то, что Щекина не моя студентка, я поспешила прочь из университета.

Парк, через который мне предстояло пройти, чтобы попасть домой, встретил меня легким перестуком дятла и гулением диких голубей. Солнце, пробиваясь через еще не запыленную июньскую зелень, весело щекотало нос, напоминая, что лето уже началось, и хоть вода в реке еще холодная, полежать, загорая на белом песочке, не помешает. Тем более вот он, пляж, рукой подать. Невольно вспомнила, как, будучи еще студенткой, я пришла на экзамен с купальником в сумке. Сей факт мог бы остаться незамеченным, не полезь я в ту самую злосчастную сумку за зачеткой и не окажись сумка слишком тесной. В общем, чтобы извлечь из сумки зачетку, мне пришлось сначала перед всей группой и преподавателем достать купальник.

— Стой, красавица, — внезапно дернули меня за руку. — Позолоти ручку — о том, что ждет тебя, расскажу.

Передо мной, словно из-под земли, появилась цыганка. Причем не из тех, что на рынке орехи да золото скупают, крашеные под блондинок, но в неизменных длинных юбках и с сигаретой в зубах, а классическая. С большим цветастым, несмотря на июньское тепло, платком, в широкой многоцветной, уж точно не на рынке купленной юбке, с ожерельем из монеток на «могучей груди» и с курительной трубкой в руках. От трубки шел подозрительно сиреневого цвета дымок и странный запах.

Я оглянулась вокруг в поисках других цирковых зазывал, поскольку улыбающаяся желтыми зубами мадам передо мной выглядела уж слишком нереально ярко для обыденной серой жизни.

— Всю правду скажу, — вещала цыганка, не отпуская моей руки.

— Так уж и правду, — усмехнулась я.

С детства пугливой не была и данного контингента абсолютно не боялась. У моей бабушки в соседях целый табор был. И, поверьте, этот табор мою бабулю боялся сильнее, чем вся округа боялась самого табора.

— Всю не всю, а кое-что скажу, — прищурила чернющие глаза старая цыганка и затянулась странной трубкой.

— Верю, — кивнула я. — Да только вот беда — ручку тебе позолотить мне нечем.

— А ты мне не золото дай, а ту монетку, что у тебя во внутреннем кармашке сумки лежит. Она тебе все равно только мешает, а я ее на хорошее дело пущу.

А вот это мне уже не понравилось. Про монетку не знал никто. И дело не в том, что цыганка знала о монетке, дело в том, что она точно знала, что с монеткой было связано.