«Худеющий», — шепчет старый цыган с гниющим носом УильямуХаллеку в тот момент, когда он со своей женой Хейди выходит из здания суда.Только одно слово доносится до него вместе с запахом его дыхания. «Худеющий».Прежде, чем Халлек успевает отшатнуться, старый цыган протягивает руку ипроводит скрюченным изуродованным пальцем по его щеке. Рот раскрывается, какрана, обнажая надгробия зубов, торчащих из голых десен. Эти редкие зубы —почерневшие и зеленоватые… между ними просовывается язык, вылезает наружу и облизываетпотрескавшиеся губы, растянутые в улыбке.

Худеющий.

Воспоминание вернулось к Билли Халлеку по понятной причине:в семь утра он стоял на весах, обернув поясницу полотенцем. Снизу доносилсяаппетитный запах яичницы с ветчиной. Пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть цифруна шкале. Нет, не просто вытянуть, а наклониться. Каждый раз приходилосьнаклоняться. Он был крупным мужчиной. Слишком крупным, как доктор Хаустон радбыл ему сообщить. «На тот случай, если тебе никто об этом не говорил, позволь,я тебе сообщу», — сказал ему Хаустон во время последнего осмотра. — «Мужчина ствоими доходами и твоими привычками вступает в царство сердечных приступовпримерно лет в тридцать восемь, Билли. Тебе нужно сбросить вес».

Сегодня утром новости оказались неплохими: он неожиданносбросил три фунта — с 249-ти до 246-ти.

В последний раз, когда он отважился встать на весы, стрелкауказывала на 251, правда, он был в брюках, а в кармане лежала мелочь, да ещеключи, его армейский ножик. К тому же, весы в ванной наверху врали в большуюсторону — в этом он был почти уверен.

Будучи еще обыкновенным нью-йоркским мальчишкой, он где-тослышал, что цыгане обладают даром предвидения. Может, это и есть томудоказательство? Попытался засмеяться, но дальше слабой и довольно неувереннойулыбки дело не пошло: рановато было закруглять смешком «цыганское дело». Должнопройти время, и все уляжется; он был достаточно зрелым человеком, чтобы понятьэто. А пока от мысли о цыганах было тошно. Он от души надеялся, что в жизнибольше ни одного из них не встретит и отныне на гулянках будет лишь забавлятьсяхиромантией да баловаться спиритической планшеткой Уиджа — скромно и безобидно.

— Билли?! — Зов снизу.

— Иду!

Он оделся, заметив с почти подсознательной досадой, чтопотеря им трех фунтов ничего не значила для его трусов — они по-прежнемутуговаты. Сорок два дюйма в обхвате. На Новый Год бросил курить точно в 00:01,и началась расплата. Ничего себе расплата за отказ от дурной привычки.Спустился по лестнице — сорочка расстегнута, галстук переброшен через шею.Линда, его четырнадцатилетняя дочь, как раз выходила из дому во «флиртующей»юбочке. Махнула конским хвостом прически, перехваченным на сей раз вполнесексуальным бархатным бантом. Под мышкой — учебники, в другой руке два небольшихпомпона для парада мажореток — один белоснежный, другой ярко-красный.

— Пока, пап!

— Счастливо, Лин!

Халлек сел за стол и первым делом схватил «Уолл-стритджорнел».

— Возлюбленный! — сказала Хейди.

— Моя дорогая! — с шутливым пафосом ответил он и немедленноотложил газету.

Жена поставила перед ним дымящуюся яичницу, английскую сдобус изюмом и пять кусочков поджаристого бекона. Хорошая еда. Сама скользнула настул напротив нет и закурила «Вантаж-100». Минувшие январь и февраль былинесколько напряженными — слишком много «обсуждений» — фактически,закамуфлированных ссор, слишком много ночей в постели спиной к спине. Но выходнашли: она перестала подкалывать его по поводу веса, а он прекратил нудить поповоду ее полутора пачек сигарет в день. В итоге весна получилась недурная. Нафоне достигнутого между ними перемирия произошли и некоторые другие приятныевещи. Во-первых, Халлек получил повышение, и немалое. «Грили, Пеншли и Киндер»теперь стали «Грили, Пеншли, Киндер и Халлек». Мать Хоти исполнила свою давнююугрозу и вернулась к себе в Вирджинию. Линда наконец-то выбилась в ведущиепарада мажореток, что для Билли стало сущим благом, так как ее сценическиепотуги порядком напрягали. В общем, все пошло нормально.

Потом в городе появились цыгане.

«Худеющий», сказал старый цыган; «и что там за гадостьприключилась с его носом? Сифилис, что ли? Рак? А может, и что-то похлеще,вроде проказы? Да черт с ним, в конце-то концов! Выброси из головы!»

— Не можешь выбросить из головы эту историю? — внезапноспросила Хейди. Так внезапно, что Халлек вздрогнул. «Билли, не твоя вина была».Так сказал судья.

— Да нет, я не о том думал.

— А о чем ты думал?

— Да «Джорнэл»… — ответил он. — Там говорят, что в нынешнемквартале жилищное строительство опять затормозилось.

Не его вина — это точно. Судья верно сказал. СудьяРоссингтон. Кэри — для друзей.

«Для друзей вроде меня», подумал Халлек. «Сколько партий вгольф с Кэри Россингтоном. На гулянке у нас накануне Нового Года два годаназад, когда я решил бросить курить и не сделал этого. Кто мял твою такуювызывающую титьку во время традиционных обменов новогодними поцелуями? Не можетбыть! Ну конечно же — добрый славный Кэри Россингтон, провалиться мне на этомместе!»

Да. Добрый старый Кэри Россингтон, перед которым Биллиоспаривал полтора десятка муниципальных судебных дел. Добрый старый КэриРоссингтон, с которым Билли время от времени играл в покер в клубе. Добрыйстарый Кэри Россингтон, который не уронил себя, когда его старый приятель погольфу и покеру Билли Халлек (Кэри иной раз хлопал его по спине и орал: «Ну,как твои… висят. Большой Билл?!») предстал перед ним не для того, чтобыоспаривать статью муниципального закона, а по обвинению в убийстве в результатенаезда автомобиля.

«И когда Кари Россингтон не ударил лицом в грязь, всесделал, как положено, — кто сказал детишкам: У-у-у-уу?!! Кто их напугал? Ктонашелся во всем замечательном городе Фэйрвью, чтобы пугать детишек?! Да никто!Никто их не пугал. Да и кто они такие в конце-то концов? Всего лишь сбродгрязных цыган. Чем скорее они уберутся из Фэйрвью в своих универсалах итрейлерах, облепленных пошлыми наклейками, тем лучше. Чем быстрее…

…Тем худее».

Хейди раздавила сигарету в пепельнице.

— Я тебя слишком хорошо знаю. Вся эта затея с застройкой —дерьмо.

Билли предполагал то же самое. Предполагал, что и она надэтим серьезно думает. Лицо ее было сегодня слишком бледным, и выглядела она насвои тридцать пять, что случалось редко. Поженились они уж очень молодыми,юными прямо. Он до сих пор помнил, как коммивояжер, явившийся к ним спустя тригода после свадьбы, предлагая пылесосы, посмотрел на двадцатидвухлетнюю ХейдиХаллек и вежливо спросил: «Девочка, а твоя мама дома?»