— Хм… аппетит ты мне такими сравнениями все равно неиспортишь, — сказал он, и верно: яичница была уничтожена довольно быстро, отбекона не осталось и следа. Он выпил половину бокала апельсинового сока иподарил в благодарность большую улыбку доброго славного Билли Халлека. Онапопыталась изобразить ответную улыбку, на не очень-то получилось. Он представилсебе дощечку, висящую на ней: «Мой улыбатор временно вышел из строя». Протянулей руку через стол. — Хейди, все теперь в порядке. Даже если и нет, все равно —закончено.

— Да, да, я знаю. Знаю.

— А Линда?..

— Все прекратилось. Она говорит… говорит, подруги ейсочувствуют… поддерживают.

В течение недели после того, как это стряслось, его дочерипришлось туго. Из школы она приходила вся в слезах или на грани слез. Пропалаппетит, стала бледной. Халлек решил с ума не сходить и шума не затевать.Поговорил с классной руководительницей, с завучем и любимой преподавательницейЛинды по физкультуре и урокам парадных маршей для девочек мисс Ниринг. В итогеудостоверился (ах, какое славное юридическое словечко!) в том, что дочкудразнили. Подшучивания и подкалывания были грубыми и не смешными, как и водитсяу девчонок ее возраста, к тому же весьма плоскими, учитывая обстоятельства: нучего иного можно ожидать, если шутки про мертвого ребенка были верхомостроумия?

Он предложил Линде прогуляться с ним пешком по улице. УлицаЛантерн Драйв застроена по обоим сторонам безвкусными домами с палисадниками.Стоимость этих жилищ составляла примерно 75 тысяч долларов. Цена возрастала помере приближения к местному клубу и достигала 200 тысяч, но это уже сплавательными бассейнами и саунами внутри каждой виллы.

Линда была в шортах, одна штанина которых поползла по шву… иХаллек заметил, что ноги ее выросли, став такими длинными, что виднелись нижниежелтые трусики. Сердце кольнули жалость и страх. Девочка росла и, видимо, самапонимала, что шорты ей уже малы и слишком изношены. Подумал: бедная девочканадевала их, потому что чувствовала подсознательно — они служили ей мостиком вбезопасное детство, в то самое детство, где папочки не предстают перед судом (неважно, сколь краток процесс перед лицом твоего старого партнера по гольфу ипьяного нахала, лапающего груди твоей жены, — Кэри Россингтона, который отобьетмолотком приговор).

— Ты понимаешь, Линдочка, это это был несчастный случай?

Она кивает головой, не глядя на него.

— Да, папа.

— Она появилась между двумя автомобилями и не глядела посторонам. Я просто не имел возможности остановиться. Абсолютно не было времени.

— Пап, я не хочу больше слушать про это.

— Я знаю. И сам не хочу об этом говорить. Но ты же слышишьобо всем… в школе.

Она со страхом смотрит на него.

— Пап! А ты что, в школу?..

— Ходил? Да, ходил. Но в половине четвертого, вчера, нераньше. Там никаких детей уже не было. Я никого не видел, никто не узнает.

Она испытывает облегчение.

— Я слышал, что другие дети тебе житья не дают. Мне оченьжаль.

— Да нет, не так уж страшно, — говорит она, взяв его заруку. А ее лицо со свежей россыпью агрессивно-красочных угрей на лбу говоритсовсем иное. Эти угри словно кричат ему, что обращение с ней — жестокое. Воткакова расплата за то, что отец был арестован.

— Я слышал также, что ты держишься молодцом. И не делаешь изэтого большой проблемы. Потому, что если чужие заметят слабину, они тебядостанут.

— Да, я знаю, — мрачно отвечает она.

— Мисс Ниринг сказала, что прямо гордится тобой, — говоритон. Немножко привирает. Мисс Ниринг такого не говорила, но, во всяком случае,хорошо отзывалась о Линде, а это для Халлека значит многое, не меньше, чем дляего дочери. И цель достигнута. Впервые ее глаза оживляются, когда она смотритна Халлека.

— Что, она прямо так и сказала?

— Так и сказала, — подтверждает Халлек. Ложь дается легко извучит убедительно. Почему бы нет? Последнее время он и так много врал.

Она стискивает его ладонь и благодарно улыбается.

— Им очень скоро все это надоест, Линдочка. Найдут другуюкость, чтобы грызть. Какая-нибудь девочка нечаянно забеременеет, с какой-нибудьучительницей случится истерика, или какой-нибудь пацан попадется на торговлегашишем: тут тебя, как говорится, и снимут с крючка. Поняла?

Внезапно она раскидывает обе руки и крепко обнимает его. Онрешает, что она, в сущности, не так уж быстро растет и что не всякая ложь естьзло.

— Папочка мой любимый, — говорит она.

— И ты моя любимая девочка, Линдочка…

Он тоже обнимает ее, и в этот момент кто-то на всю катушку вего мозгах врезает стереоусилитель, и он слышит снова двойной стук: первый —когда передний бампер его «девяносто восьмого» бьет по старой цыганке с яркималым платком на голове, а второй — когда передние колеса подпрыгивают на еетеле.

Вопли Хейди.

Халлек еще крепче обнимает свою дочь, ощущая на кожемурашки.

— Сделать еще яичницу? — спросила Хейди, нарушив егораздумья.

— Нет. Нет, спасибо. — Он виновато посмотрел на пустыетарелки: как бы ни шли дела, хоть из рук вон плохо, они никогда не лишали егони сна, ни аппетита.

— Ты уверен, что?..

— О'кей! — Он улыбнулся. — Ты — о'кей, я — о'кей, Линда —о'кей. Как говорят в мыльных операх, кошмар позади, нельзя ли нам вернуться кнашей жизни?

— Прекрасная идея. — И на сей раз она смогла ответить емувполне искренней улыбкой.

Внезапно ей стало снова меньше тридцати.

— Дожарить тебе бекон? Там еще два кусочка осталось.

— Нет, — сказал он, вспомнив, как туго сидели трусы на еготалии (талия называется! Ха-ха? Последний раз у тебя была талия где-то в 1978году — шайба ты хоккейная!), то и дело приходится живот поджимать. Вспомнил провесы и сказал:

— А знаешь, давай-ка еще один кусочек. Три фунта сбросил,как-никак.

Жена уже возилась у плиты. Несмотря на его первоначальное«нет». «Иногда ода видит меня насквозь до такой степени, что это дажеугнетает», — подумал он. Хейди обернулась.

— А ты все думаешь об этом?

— Да нет же! — отрезал он. — Ну может, в конце концов,человек тихо-мирно сбросить три фунта веса? Ты же сама говоришь, что хотела бывидеть меня немножко…