Я запомнила лишь, как кричала, дрожала будто в припадке крупной дрожью, мотала головой, рыдала от смешанного с болью наслаждения, которое не прекращалось, не слабело. Эта волна блаженства, поистине нестерпимого и неугасимого, продолжала накрывать меня. Вскоре, продолжая чувствовать, как пульсирует его разбухший член и пульсируя своей плотью в такт, я провалилась в тёмную бездну забытья, что распахнулась мне навстречу.

Легко ли было вообразить подобное? Едва ли! Мистер Калленберг представал для меня кем угодно: таинственным и суровым мучителем, стальным титаном с неумолимой хваткой, загадочным и всемогущим хозяином, способным решить все проблемы моей семьи…

Он представал кем угодно, но не просто мужчиной, с которым мы станем страстными любовниками. Я не представляла, как будет происходить наш первый секс. Все эти ощущения можно было лишь прочувствовать. Вообразить их заранее вряд ли получилось бы. Но ещё сложнее было бы представить то, что происходило после.

Обморок, хоть и более продолжительный, чем в предыдущий раз, всё равно отпустил меня в реальность. А оковы, что крепили мои руки и ноги к кровати, разжались – можно сказать, сами собой, потому что момент, когда их с меня снимали, я пропустила, пробыв в забытьи.

И вот уже я оказалась на этой же кровати, только используемой по назначению. Музыка стихла. В спальне по-прежнему не было никого, кроме нас двоих.

Он лежал справа от меня, укрытый одеялом чуть выше чем по пояс – могучий, широкоплечий, с крепкими мышцами и накачанным прессом, с великолепным телом и со своим неизменным стальным взглядом, пусть теперь и более спокойным, чем раньше, не таким яростным и пылающим. Сама я устроилась рядом и забралась под одеяло почти целиком, всё ещё не решаясь поверить в происходящее, ища в душе силы для этого.

События казались невероятным, волшебным, необъяснимым сном. Наваждением, которое рассеется, стоит мне моргнуть, неосторожно пошевелить рукой или ногой. Я бы ещё добавила: ущипнуть себя. Но мои соски – и не только они! – напоминали о перенесённом, продолжая вспыхивать тихо и приглушённо, будто костёр, когда он неторопливо догорает в ночи.

Мы говорили. Мы разговаривали друг с другом – теперь совершенно не так, как прежде. И это не было просто светской беседой или притворством. У меня вправду складывалось впечатление, будто мы стали любовниками целую вечность назад, будто мы знаем друг друга уже много-много лет, и все эти годы ему находится, чем меня удивить, о чём спросить. А мне находится что рассказать, о чём спросить в ответ.

Я пыталась бороться с ощущениями, что накатывали время от времени. Я всеми силами старалась убедить себя, что мистер Калленберг – всего лишь мой хозяин, а я – его подарок. Даже если подарок вдруг начинает сам о чём-то заявлять, разве это что-то меняет? Сделка выполнена – теперь я не буду чувствовать себя в долгу. Теперь и моё обязательство погашено, в точности как долги семьи.

Убеждая себя, что я пошла на это ради честной сделки, я пыталась убедить себя, что все чувства схлынут, как морской прибой, едва исчезнут отзвуки боли и ласк. Но боль медленно-медленно сходила на нет. Да и ласки, какими бы сильными они ни были, звучали всё тише. Оргазм, хоть и запомнившийся навеки как нечто совершенно запредельное, неумолимо становился воспоминанием.

Но чувства не торопились откатываться обратно. Отзвуки пережитой эйфории и правда стихали, как стихла музыка Вагнера, а вот чувства…

Чем ещё объяснить те вопросы, которые я начала задавать? Какую причину удалось бы найти для того, что я вдруг начала расспрашивать мистера Калленберга сама? Да ещё и на темы, которые не посмела бы затрагивать даже близко…

Я осознавала, что происходит со мной. Ну или хотя бы догадывалась. Потому что он стал моим первым мужчиной. Что здесь было главным? Что он был для меня первым? Что он был мужчиной? Нет! Что он был моим! Но разве можно было воспринимать такую мысль всерьёз? Разве можно было вообще пытаться в это поверить?

Однако сознание и душа порой расходятся в своих стремлениях, и очень сильно. Всё, что я осознавала и понимала, не могло повлиять на мои душевные порывы. А потому я в какой-то момент осмелилась спросить.

Я спросила мистера Калленберга о тех девушках, которых ему приводили раньше. Посмела спросить об этом напрямую.

– У вас много их было до меня? – поинтересовалась я, не отрываясь от его внимательного, глубокого взгляда.

Спустя мгновение я всё же подумала: должно быть, это слишком общий вопрос, да и звучит как-то глуповато. И решила уточнить:

– Вы ведь наверняка им приказывали. Приковывали, как и меня. И всё, что вы с ними делали…

В этот миг моя решительность начала таять. Особенно когда он перестал лежать неподвижно и, повернув голову, посмотрел мне в глаза. Этот взгляд я впервые смогла выдержать, хоть несколько секунд и показались мне вечностью.

– Не беспокойся, Джессика, – сказал он ровно и тихо, совсем как утром, во время завтрака, в столовой. – Тут вообще особо не о чем говорить. Всё, что происходило, просто секс. И не больше.

В очередной раз я убедилась, что его слова способны звучать так, будто он вбивает их в меня. Как гвозди, один за другим. А после этого – тишина. Убийственная в своей невозмутимости. Никакой нависшей угрозы. Никакой интриги. Вообще ничего. Просто тишина, которая показывала, что разговор завершён.

Жалела ли я, что спросила? Конечно! Я тысячу раз успела подумать, что зря вообще заговорила об этом. Потому что разговор завершился, а кто знает, вдруг он мог бы потом продолжаться.

Но никакого продолжения не было. Мистер Калленберг, закрыв глаза, уснул. Погрузился в сон медленно и размеренно, как закатывается солнце, садясь за горизонт. Я же мучилась бессонницей ещё не один час. Чувства, которые я сама же растревожила, разворошила, мучили меня. Вопросы, которые остались без ясного ответа, терзали меня изнутри. И мука эта была хуже любых ударов плетью, хуже любого насилия – самого лютого, самого беспощадного, какое только можно вообразить.

Он сказал, что здесь особо не о чем говорить. Означало ли это, что я зря спрашиваю? Или – что его развлечения с теми девушками недостойны обсуждения? Или – что он не считает нужным говорить о сексе, что состоялся между нами?

Просто секс. Просто секс. И не более. Эти слова, как эхо, повторялись в голове. Звучали снова и снова, и ничего нельзя было с этим поделать. Моё обязательство состояло в том, чтобы принести ему в жертву свою невинность. Я заранее знала, на что иду. Но разве этого могло быть достаточно?! Тогда – да. Теперь – едва ли.

На что я надеялась? Он теперь уж точно имеет полное право отослать меня домой. Теперь даже нечего будет возразить. Никаких обязательств за мной не осталось. Это ведь его дом, его жизнь.

Он хотел отпустить меня, не забирая мою девственность. Уж не знаю, из благородства ли, шутки ради, или ещё по какой-то причине. Но он хотел. А я не согласилась. Выходит, он даже не заставлял меня. Всё случилось добровольно. Он получил всё, что хотел получить.