к медицинскому спирту – в доме акушерки его было много. Однажды несчастное создание залезло в мешок с пропитанными спиртом ватными тампонами, ужасно опьянело и разбилось насмерть, упав с балкона верхнего этажа. Немало подобных историй и о хмельных птицах, которые ломают шею, врезавшись в окно, или просто могут задремать на газонах, где шныряют кошки. Но самые драматичные, пожалуй, это рассказы о пьяных слонах, которые беснуются и бегут, не разбирая дороги, топчут и разрушают все на своем пути.

Бывает, и людей постигает участь лемура из Болоньи. Число пьяных Homo sapiens, разбившихся насмерть, безусловно, не равно нулю. Важно, однако, понимать, что мы, в отличие от других животных, вовсе не обречены по чистой случайности совершать налеты на проспиртованные тампоны. Концентрированные дозы алкоголя существуют благодаря нам{80}. Тем не менее, насколько мне известно, болонских акушерок не одолевает соблазн упиться медицинским спиртом. Они, как и все их близкие, постоянно находятся в окружении фактически неограниченного количества спиртного, самого разнообразного и в той или иной мере вкусного. Если учесть его доступность, можно лишь удивляться, как мало одурманенных людей гибнет, падая с балконов болонских домов. Притом что тамошние вина вкусны и достаточно крепки, я уж не говорю о превосходной граппе, во дворах домов по всей провинции Болонья вы вовсе не увидите громоздящихся трупов тех, кто упал и разбился. Насколько мне известно, несчастный лемур – единственный погибший вследствие пьяного падения болонец, во всяком случае в том жилом массиве. Представьте себе мир, населенный миллиардами лемуров или слонов с противостоящими большими пальцами (как на руках у человека), огромным головным мозгом, технологиями и неисчерпаемым запасом крепких спиртных напитков: в нем царил бы хаос и шла непрерывная бойня невообразимых масштабов. Разве мы живем в таком мире?

Отчасти это объясняется тем, что линия человекообразных обезьян, которую мы представляем, оказалась генетически приспособленной к переработке спиртного и быстрому его выведению из организма. Алкогольдегидрогеназы (ADH) – ферменты, вырабатываемые многими животными, особенно питающимися преимущественно фруктами, – это класс энзимов, участвующих в обработке молекулы этанола. Малая группа приматов, включающая людей, обладает сверхмощной разновидностью ADH – ADH4. Для животных, у которых вырабатывается этот энзим, он служит первой линией защиты от алкоголя, быстро расщепляя этанол на химические составляющие, которые легко усваиваются или выводятся из организма. Согласно одной теории, эта разновидность энзима стала решающим эволюционным преимуществом африканского предка современных человекообразных обезьян (горилл, шимпанзе и людей). Эта древняя обезьяна, возможно в ответ на конкуренцию со стороны нечеловекообразных обезьян, перешла от жизни на деревьях к поиску пропитания на земле. Благодаря ADH4 она смогла использовать новый ценный источник пищи – опавшие перезрелые плоды{81}. Это ставит под сомнение любую, слишком все упрощающую версию теории захвата как объяснение употребления одурманивающих средств.

Эволюционный антрополог Эд Хаген и его коллеги{82} доказали, что и в отношении рекреационных наркотиков растительного происхождения, таких как каннабис или галлюциногены, теория захвата по меньшей мере звучит не так убедительно, поскольку люди биологически адаптированы к их употреблению. Рассмотрим, например, каннабис. Тетрагидроканнабинол (ТГК), ингредиент каннабиса, дающий кайф, представляет собой горький нейротоксин, выделяемый растениями для того, чтобы их не съели. Все растительные наркотики, включая кофеин, никотин и кокаин, являются горькими по этой же причине. Жгучий вкус – сигнал травоядным: держись от меня подальше, если ты меня съешь, у тебя начнется жжение в желудке или поедет крыша, а может случиться и то и другое. Большинство травоядных это считывают и обходят подобные растения стороной. Однако некоторые, самые упрямые или те, кого особенно тянет к коке, вырабатывают контрмеры. У них развивается способность продуцировать энзимы, обезвреживающие токсины. Важно, что люди, оказывается, унаследовали от древних млекопитающих эти механизмы защиты от растительных токсинов, из чего следует, что наркотики, получаемые из растительного сырья, в частности алкоголь, – не эволюционно новое наше проклятие, а давний знакомый{83}.

Иначе говоря, мы – животные, созданные искать кайфа. Этот факт снижает достоверность теорий захвата, поскольку из него следует, что алкоголь и другие опьяняющие вещества – давний элемент адаптивной среды, в которой мы эволюционировали, а не внезапная угроза, возникшая в последнее время. Это, однако, не отметает теории эволюционного пережитка. Пусть мы биологически приспособлены перерабатывать относительно низкие концентрации спирта, присутствующие в гнилых фруктах, или нейтрализовать токсины, содержащиеся в листьях коки, мы все равно оказываемся беззащитными, когда вследствие развития сельского хозяйства, появления крупных обществ, технологий и торговли в нашем распоряжении оказываются крепкие пиво, вино и дистиллированный спирт или такие искушения, как очищенный кокаин и сорта марихуаны с повышенным содержанием ТГК. Древние скифы, эти наводящие ужас воины, превратились бы в пускающих слюни идиотов, имей они доступ к «Гавайской дымке» или «Бубба куш», которые я могу купить в магазине каннабиса возле собственного дома. Теории пережитка допускают, что у нас может быть древняя адаптация к токсическим веществам, такая же, как у некоторых других биологических видов, но предполагают, что изменения, которые случились с Homo sapiens за последние 9000 лет и которые стремительно перенесли нас из малой группы охотников-собирателей в урбанистические центры глобализованного мира, произошли слишком быстро, чтобы генетическая эволюция за ними поспела.

Это смелое допущение. Принято считать, что генетическая эволюция работает очень медленно, вырабатывая адаптации лишь в масштабах сотен тысяч или миллионов лет. Поскольку люди живут в крупных обществах всего лишь 8000–10 000 лет, из этого вроде бы следует, что мы остались генетически неизменными с тех пор, как бродили охотниками-собирателями по равнинам Африки эпохи плейстоцена. Согласно другому всеобщему убеждению, с появлением крупномасштабных обществ и изобретением сельского хозяйства люди избавились от необходимости ежедневной борьбы за выживание, следовательно, освободились от давления генетической эволюции.

Оба этих убеждения ошибочны. Например, представители скотоводческих культур в какой-то момент на протяжении последних 8000 лет генетически приспособились к употреблению молока во взрослом возрасте. На Тибетском нагорье, находящемся на высоте в среднем 4500 м над уровнем моря, условия для жизни чрезвычайно суровы. Однако приблизительно в период 12 000–8000 лет назад у его обитателей стали формироваться генетические адаптации, защищающие от вредного воздействия низкого уровня кислорода. Аналогично рыбаки Юго-Восточной Азии, которые добывают пищу, ныряя в океан, за последние пару тысяч лет приобрели способность надолго задерживать дыхание{84}. Таким образом, с появления сельского хозяйства прошло достаточно времени, чтобы у нас выработался адаптивный механизм против злоупотребления алкоголем. Если бы теории, рассматривающие употребление людьми одурманивающих веществ как эволюционный пережиток, были верны, генетическая эволюция уже что-то бы предприняла, лишь бы избавить нас от желания напиваться. Логично было бы также предположить, что любая человеческая популяция, выработавшая защиту против этого «врага в устах», стала бы очень успешной и ее гены быстро распространились бы в любой регион мира, где доступны мощные психотропные вещества.

Разумеется, генетическая эволюция иногда бывает на удивление бестолковой, о чем свидетельствует существование таких способов ее обойти, как мастурбация и фастфуд. Кроме того, от многих проблем генетическая эволюция попросту не в силах нас избавить. Рассмотрим человеческий позвоночник. Его строение для прямоходящего двуногого организма ужасно, поэтому очень многие люди испытывают проблемы с поясницей. Но дело в том, что эволюция не могла себе позволить такую роскошь, как проектировать нас с нуля. Она обречена была выжимать максимум возможного из того, чем располагала, – телесной схемы, сконструированной для того, чтобы лазать по деревьям и жить в кронах. Постепенно природа модифицировала эту схему, пока организм не обрел способность к прямохождению{85}. Естественный отбор не умеет заглядывать за угол и обозревать пространства за пределами адаптивных долин, он часто буксует в колеях эволюционных путей, изначально выбранных по причинам, давно утратившим актуальность. Теоретически, таким образом, возможно, что наша страсть к спиртному – аналог больной поясницы, прискорбный пример ситуации, когда генетическая эволюция настолько ограничена прежними решениями, что фактически беспомощна что-либо изменить. Эволюционные биологи называют это явление «зависимость от пути». Важно и то, что отбор не может работать с несуществующей мутацией. Однако биологическое лечение от нашей страсти к дурману возможно,