потому что в школе у тебя был особенный день, когда нужно было принести в класс любимую плюшевую игрушку. Я об этом не знал, а ты забыла. И когда я забирал тебя после уроков, ты была очень грустная, потому что все остальные дети принесли игрушки, а ты – нет.

– Не помню, – смущенно пожала плечами Эмма и улыбнулась.

– О да! Это было очень серьезное событие, – поднял палец Майк. – И мы обсуждали, чья это обязанность – помогать нам помнить о подобных вещах. Мы говорили о нашем мозге. И о том, что, может быть, когда наш мозг нам не помогает, нам нужно пообщаться с ним. Но ведь нельзя же разговаривать с мозгом, если мы не знаем его имени? А поскольку он его не называет, нам следует самим дать ему имя.

Он ностальгически вздохнул.

– И ты назвала свой мозг Бабочкой. И с тех пор, когда что-то шло не так, как ты хотела, или когда ты хотела обязательно что-то запомнить, ты разговаривала со своей Бабочкой и давала ей знать, чего от нее ожидаешь.

Эмма рассмеялась.

– Совсем-совсем не помню!

Майк пожал плечами.

– Вот с чего все началось. А что ты помнишь? В какой момент, на своей памяти, ты впервые этим воспользовалась?

Эмма задумалась.

– Когда пекла блинчики. У нас в кафе были гости, и я сказала, что хочу помочь приготовить им еду. Мне поручили замешивать тесто, и я одновременно мешала и смотрела телевизор. Ты напомнил мне, что для того, чтобы наши гости смогли позавтракать, полезно было бы призвать Бабочку к порядку, чтобы она сосредоточилась на замешивании.

Майк улыбнулся.

– А когда ты полностью осознала суть этой концепции?

Эмма еще немного подумала.

– Кажется, это было в том году, когда мы начали серфить на больших зимних волнах.

Я помню, как мне было страшно поначалу наблюдать, как накатывали те первые валы.

– Да, волна, которая ростом больше тебя, может очень сильно испугать, – согласился Майк.

– Ты ничего от меня не требовал, не давил, – продолжала Эмма. – И я уже была готова сказать, что хочу уплыть обратно на берег, а пробовать не хочу…

– Но ты не сказала, – заметил Майк. – Я помню тот день. Отличные были волны.

Эмма кивнула.

– К этому времени я уже поняла, что мы – не наш мозг и не наше подсознание. И ты уже несколько лет помогал мне применять технику диалога с Бабочкой, чтобы помочь успокоиться, сфокусироваться или что-то вспомнить. Просто в тот день мне казалось, что ставки намного выше.

Майк улыбнулся.

– И поэтому в тот день все встало на свои места?

– Не знаю, на самом деле. Помню, что я была в море и испытывала самый настоящий страх. А потом спросила Бабочку, чего она боится. И рассказала ей, чего боюсь я. После этого мы с ней вместе составили план действий и воплотили его в жизнь.

Эмма помолчала, улыбнулась.

– Я просто помню, что в тот день мои мысли и интуиция превратились в мощный поток! Как будто вместо того, чтобы остаться один на один со стихией, я получила доступ ко всем своим ресурсам одновременно. И к себе-думающей, и к той части, которая наблюдает за мной-думающей, и к своей интуиции, к мышцам… Каким-то образом сам акт разговора с Бабочкой все это соединил и синхронизировал.

Эмма задумалась. Посмотрела на отца.

– Кажется, до меня только сейчас дошло, но, наверное, это и был день, когда я полностью начала доверять этому методу. Я много лет наблюдала, как им пользовался ты. Мы собирались выходить из дома, и ты вспоминал о чем-то, что забыл, и благодарил за это свой мозг.

– Я называю его Софоклом, – вставил Майк с улыбкой.

Эмма просияла в ответ.

– Точно! Или мы отправлялись в приключение, и у тебя случалось интуитивное озарение, которое оказывалось очень важным, и ты говорил о своей внутренней дискуссии с Софоклом… И я думаю, что в тот день на больших волнах – именно тогда я по-настоящему ощутила, насколько мощным может быть этот метод.

Майк кивнул.

– Ну, мы оба обязаны этим знанием одному из посетителей нашего кафе. Если бы он не поделился этой концепцией со мной, я не смог бы научить ей тебя.

– А я не поймала бы озарение, чтобы поделиться им с Ханной!

– Именно. Ты знаешь, почему это может оказаться важным для нее?

Эмма покачала головой.

– Нет. Просто что-то подсказывает мне, что это важно.

– Тогда, наверное, так и есть.

Глава 14

– Родители будут о тебе беспокоиться? – спросил Макс Ханну, пока они трудились над шиной.

Она передернула плечами.

– Сомневаюсь. Особенно учитывая, что сегодня пятница.

– А при чем тут это?

– Пятница – день получки.

Макс покосился на нее.

– Это означает, что первым делом они заглянут в винный магазин, – пояснила она. – Пятница – день веселья. Деньги карман жгут. И так – пока не наступит вторник, когда до них дойдет, что денег больше не осталось, а впереди еще целая половина недели до новой получки.

– А как же продукты? – спросил Макс.

– Они ко вторнику тоже заканчиваются.

– И так каждый раз?

– Столько, сколько я себя помню.

Макс понимающе кивнул.

– С этим можно научиться справляться, – заверила его Ханна. – Когда я была маленькой, мне частенько доставались тумаки, если я говорила им, что хочу есть. Поэтому я начала прятать еду у себя в комнате, чтобы съесть ее ночью или приготовить днем, когда их не будет дома.

Она с вызовом посмотрела на Макса.

– Я уверена, что ваши родители были лучше!

Ну да, она сорвалась. Спустила собак на постороннего человека. И пожалела об этом почти сразу. И пары секунд не прошло.

– У меня родителей вообще не было, – тихо ответил он.

Услышав эти слова, Ханна замерла.

– Правда? – переспросила она, мысленно ругая себя за то, что сказала ему и как сказала.

Он развел руками.

– Правда. Я рос в приюте, пока мне не исполнилось пятнадцать. А потом сбежал. У меня никогда не было родителей.

– Извините, – пробормотала она, не найдя других слов. – Я не хотела…

– Не переживай, – прервал он ее. – Ты-то в этом не виновата.

Макс помолчал, искоса глядя на ее огорченное лицо.

– Кому-то всегда приходится тяжелее, чем тебе, девочка. Чем больше узнаешь жизнь, тем лучше это понимаешь. Я думал, хуже приюта и быть ничего не может. Но на свете есть множество детей, которые живут на улице с четырех-пяти лет, – он пожал плечами. – Всегда найдется кто-то, кому хуже, чем тебе. Я думаю об этом всякий