Она отвела глаза.

— Мне было шестнадцать.

— Ты была достаточно взрослая, чтобы отдаться мне, — напомнил он ей.

— И что? Ты думал, я сбегу из дома и буду жить с тобой на улице, потому что мы спали друг с другом? Ты этого хотел?

Как будто она облила его ледяной водой, напоминая ему о ее истинных приоритетах. Она выбрала свою «хорошую» комфортную жизнь вместо того, чтобы поддержать его. Она хотела материальной безопасности, а не любви, которая, как он думал, была взаимной.

— После того я не хотел иметь с тобой ничего общего, — произнес он без каких-либо эмоций в голосе. — Я не верю во второй шанс.

Она немного отстранилась, но продолжала держать руку на его рубашке.

— Мне просто… нужно было с тобой поговорить.

— И все же твои действия привели к тому, что я стал тем, кем я стал. Я уехал из Севильи, повзрослел, изменился. Я совсем забыл о тебе.

Ее глаза едва встретились с его.

— Повезло тебе.

— И все же мы здесь, десять лет спустя, и я задаюсь вопросом…

— Что ты хочешь знать? — спросила она. Ее голос был хриплым от волнения.

— Каково это — целовать тебя, — просто сказал он, скользя глазами по ее лицу и безошибочно видя в нем желание. — Не так, как тогда, когда мы были подростками, а как взрослую женщину с опытом за плечами…

— Грасиано… — В ее голосе слышалась мольба. Это был призыв к здравомыслию или попытка соблазнения?

— Тебе это тоже интересно?

— Я не могу, — сказала она так тихо, что он скорее почувствовал ее слова, чем услышал.

— Не хочешь?

Она покачала головой.

— Это сложно.

— Почему?

— Потому что ты — это ты, — мягко ответила она.

— Мы здесь совершенно одни, — хрипло сказал он. — Никто из нас не должен притворяться всю следующую неделю.

Ее глаза расширились.

— Кроме того, поцелуй — это просто поцелуй.

Она издала хриплый звук, ее пальцы на его рубашке сжались, словно она изо всех сил пыталась удержаться за него.

— Грасиано, я не думаю, что это так просто.

— Я не поцелую тебя, если ты не попросишь меня об этом.

Она прикусила губу.

— Я не могу этого сделать. — В ее глазах отразилось замешательство. — Грасиано, наше прошлое…

— Прошлое не имеет к этому никакого отношения, — сердито перебил он, хотя прекрасно понимал, что именно его прошлое сделало его тем, кем он сейчас был.

— Грасиано…

Теперь в ее голосе была безошибочно мольба. Она наклонилась, сдавшись ему, так что он возрадовался победе, прижавшись губами к ее губам поцелуем, в котором были и гнев, и негодование, и тоска.

Алисия чуть не подпрыгнула от вихря эмоций, который закрутился внутри ее, когда их губы соприкоснулись. Это не был нежный поцелуй. Это не был поцелуй двух людей, воссоединившихся после долгих лет разлуки. Это был поцелуй, полный доминирования и злости. Она чувствовала это по тому, как требовательно он завладел ее губами. И все же она не возражала — не могла возражать. Она тоже была зла, зла так, как никогда не позволяла себе, из-за того, насколько бесполезным был этот гнев.

У нее был их ребенок, и она держала его в секрете от него.

Он сказал, что прошлое не имеет значения. Но если бы это было правдой, тогда никто из них не злился бы. Однако они не могли отказаться от своего прошлого.

Злость и гнев объединяли их сейчас.

Ее рука на его рубашке переместилась к его плечу, и она резко потянула его на себя, ярость смешивалась с голодом, желанием и страхом, потому что Грасиано пробудил в Алисии что-то, что она считала давно умершим.

Голос в ее голове кричал ей, чтобы она прекратила это безумие, взяла себя в руки, но она знала, что поступала разумно и правильно после долгих десяти лет. Ей надо было утолить голод, который настиг ее, не по крупицам, а лавиной, сразу.

— Пожалуйста, — простонала она ему, когда он поцеловал ее в шею.

Он провел языком по ее коже, и она застонала, извиваясь. Ее тело было полно огня, и только он мог потушить его. Он немного приподнялся, глядя на нее с выражением, которое она не могла понять, а затем его руки потянулись к ее рубашке, расстегивая две верхние пуговицы, обнажая тонкое кружево ее бюстгальтера.

Она тяжело дышала, когда его рука обхватила одну ее грудь, словно оценивая ее. Она подняла таз, больше не контролируя свое тело, полностью сдавшись потребностям, которые сейчас были сильнее ее способности мыслить.

Его пальцы коснулись ее соска, и она вскрикнула, прикосновение было интимным и таким незнакомым. Со времен Грасиано никто не делал с ней такого.

Он всегда имел над ней эту власть.

Но он никогда не был ее.

Как она нуждалась в нем в тот первый год! Как она тосковала по нему!

Горе захлестнуло ее, напомнив ей о катастрофических последствиях того, что произошло между ними, и этого было достаточно, чтобы убить ее либидо, погасить лихорадочную волну потребности, которую он так безжалостно разжег.

— Стоп! — Теперь она прижала руку к его груди, ее дыхание было неровным. — Мы должны остановиться.

О чем она думала? Она не могла целоваться с этим мужчиной! Она даже не должна была соглашаться приезжать сюда. Все было слишком сложно. У них была общая дочь, о которой он ничего не знал. Она скрывала от него Энни, и поначалу это имело смысл. Но сейчас? Какое у нее было оправдание лгать ему об их дочери?

Все было так сложно, запутанно и страшно. Грасиано уже давно отказался бы от претензий на свою дочь. По крайней мере, Алисия убеждала себя в этом. Но может ли родитель отказаться от собственного ребенка, не зная о его существовании?

У нее началась паника, в глазах потемнело, и она сильно побледнела.

Она почти ничего не замечала, кроме уверенных рук Грасиано, усаживающих ее на диван, затем наклоняющих ее голову вперед и опускающих ее ниже. Его рука ритмично поглаживала ее спину, его голос, тихо мурлыкающий что-то по-испански, успокаивал ее.

Слезы наполнили ее глаза, но, по крайней мере, она снова могла дышать.

Он, очевидно, почувствовал, что она пришла в себя, потому что он заставил себя встать, отошел от нее и в течение нескольких долгих секунд смотрел в окно, пока она поправляла свою одежду.

— Это была ошибка, — прошептала она.

Алисия закрыла глаза и увидела лицо Энни. В первую очередь она была матерью. Ее личные желания были гораздо менее важны, чем жизнь Энни.