но потом я решил, что начальник мой наверняка ужасно устал, и глупо на него за это сердиться. Да и долго терзаться сомнениями и вопросами мне не пришлось, ибо вскоре ко мне подошёл Сяодин, кивнул на один из костров и предложил присоединиться к помощникам посла и командира Лая, и их спутникам, которые, пользуясь дарованным им отдыхом, решили, наконец-то, не торопясь посидеть у огня, выпить и поболтать. Спать мне отчего-то ещё не слишком хотелось, и я принял приглашение.

Многие всё ж последовали примеру старших и разошлись по своим шатрам, и мы, оставшиеся четырнадцать человек, сели в два круга у костров. Поначалу пили чай, а, когда ещё трое ушли спать, и страх, что Цун Даогао может проснуться и всем устроить нагоняй, прошёл, кто-то вскрыл кувшин с цзю и стал разливать его всем желающим прямо в чаваны. Пустынная ночь была, как всегда, холодной, и потому мы с Сяодином тоже не отказались, тем более что вино оказалось из запасов господина Гувэй, и радовало не только теплом, но также вкусом, ароматом и своею переливающейся игрой в рыжих отблесках пламени.

После первой чарки, попрощавшись со всеми, ушли ещё двое, а оставшиеся расселись вокруг костра побольше, то есть нашего. Поначалу болтали о всякой всячине — о своих боевых подвигах, о том, кого кто дома ждет, кто чем займется, когда закончится война. Мы с Сяодином попивали цзю и только слушали.

Когда ж нас осталось всего девять, кто-то всё ж решил заговорить о наболевшем и спросил нас, зачем нам приказали сопровождать посла. Я пожал плечами и не успел ничего толком добавить, как помощник юня широко улыбнулся и проговорил:

— Эх вы, а ведь дуйчжан-то из травяного оазиса верно догадался, и даже наш посол… — он понизил голос до шёпота и кивнул на большой шатёр, где мирно спал господин Гувэй. — Даже он почуял. Иначе с чего ж он про неприкаянные души заговорил?..

— Пускай простят меня благородные сяни, — перебил его другой и слегка склонил голову в нашу сторону, прежде чем возвратил взгляд товарищу, — а только нет такого гуя, с которым не справились бы либо дубинка, либо монах…

— Или даос, — поддержал третий.

— Да ведь мы и есть даосы, — не выдержал я.

— Правда? — удивился кто-то. — А расскажите, с какими чудесами успели повстречаться!

— Да, расскажите! — поддержали другие.

Они все будто сговорились, и я нехотя поведал им историю, что приключилась со мной в Юаньталоу. Выслушав меня, они стали галдеть наперебой, и после уж было их никак не остановить. Один из них, шустрый малый лет тридцати, перехватил у меня слово и принялся рассказывать страшилку, что из уст в уста передавали в его родных местах:

Средь болот Чжанъи будто бы есть небольшое озеро с такой тёмной водой, что даже днем сквозь толщу его вод не то что дна не разглядеть, но даже и на два пальца вниз — уже ничего не видно, одна чернота.

И поговаривают, будто любое желание может исполнить хозяйка этого озера, коль правильно попросить. Местные убеждены были, что в стародавние времена, не то во времена Хуандигоу, не то даже ещё в Шанрэньфан, дабы отвратить зло, её принесли в жертву тому озеру, и она стала его духом. И никто уж не сумел бы сказать, откуда то поверье взялось, да только шёпотом все повторяли, что легенды не лгут, и, коль в полнолунную ясную ночь в час Мыши взять с собой черную курицу и сесть на берегу в лодку, оттолкнуться и доплыть почти до середины, то лодка начнет сама собой раскачиваться, и вскоре покажутся из воды мёртвые руки многих-многих жертв озера. Тогда важно совладать со страхом, зарезать курицу и бросить её в воду. Но это жертва для мертвецов — они захватят курицу, утащат её в толщу воды и не тронут лодку.

После этого снова надобно ждать. Когда ж луна поднимется достаточно, и осветит нужное место, впереди, на северной стороне, прямо на водной глади, посеребренной лунным светом, появится она — Хозяйка Озера, в старинных белых одеждах и с длинными распущенными волосами, чёрными прядями струящимися по груди и плечам. Иные говорят, что глаза её чернее вод озера и не имеют белков, и что стоит встретиться с ней взглядом, как лик свой она скроет длинным рукавом или веером, и тогда надобно удержать в узде свой страх, но склониться в поклоне и опустить взор, и более не встречаться с ней взглядом, ибо иначе просителя постигнет безумие.

Поприветствовав Хозяйку, как должно, следует изложить ей свою просьбу и предложить взамен жертву уже для неё. И недаром говорят, что исполняет она любое желание, ибо люди не просят о том, чего исполнить она не может — такова уж человеческая натура — но взамен тоже берет много и не удовлетворится ни курицей, ни свиньей, а только человеческой кровью, и меньшее, что приходится ей отдать — это собственный палец иль целую руку. А уж ежли велико желание просящего, то и её жажда будет велика, и уж никак не обойтись без человеческой жертвы. И на тот страшный поступок сам проситель должен отважиться, коль желание его исполнится, не то сам же и погибнет.

Коли предложенная жертва устроит Хозяйку, и она согласится исполнить волю того, кто явился к ней, то приблизится и уронит на колени того, кто ожидает в лодке, алую ленту или ж веер, и её собственные одежды окрасятся красным. Тогда должно поблагодарить её за милость с поклоном и грести к берегу, но ни в коем случае не разворачивать лодку и самому не оглядываться. Поговаривают, будто иначе Хозяйка предстанет пред ним, лицом к лицу, и погубит его самого, ибо с момента заключения их договора, она всегда незримо стоит за спиной у того, кто отважился просить, и не простит того, кто посмотрит ей в лицо во второй раз. И о договоре их проситель тоже не должен рассказывать ни одной живой душе, иначе кара постигнет его и того, кому он проболтался.

«Вот так-то!» — с многозначительным видом подытожил рассказчик. Все слушали его, затаив дыхание, кроме нас с Сяодином. Впрочем, даже мне от этой истории сделалось не по себе. Дабы скрыть это, я спросил:

— Кто ж тебе рассказал эту легенду?