которого они знали, вдруг превратился в злобного и бессердечного полицая, обрекавшего другое человеческое существо на жестокую смерть.

На следующий день к дому Янины и Генри подъехал грузовик, и из него снова вылезли полицаи. Янина увидела, как они заходят в подъезд, и, думая, что они будут искать мужчин-евреев, настояла на том, чтобы Генри спрятался. Сама она решила притвориться гостьей семьи. Когда в двери постучали, Янина открыла – и увидела среди прочих того самого дворника. С трудом подавляя страх, она сказала, что гостит у Мельбергов, а тех сейчас нет дома. Тогда дворник заговорил:

– Это правда. Я видел, как они недавно уходили.

Группа двинулась дальше.

Янина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь осмыслить то, что произошло у нее на глазах. Мужчина, ответственный за смерть как минимум одного еврея, только что спас жизни двух других – с немалым риском для самого себя. Два эти поступка казались несовместимыми, однако их совершил один и тот же человек. В следующие три года она станет свидетельницей многих человеческих проявлений, логически несовместимых друг с другом, и этот опыт повлияет на то, как Янина будет оценивать риски, на которые пойдет, чтобы спасать жизни других.

К концу погромов 27 июля украинские полицаи убили во Львове больше тысячи человек. Комендант города наложил на еврейское население штраф в два миллиона рублей – в наказание за «провокации» в адрес украинцев[43].

Все стало еще хуже 1 августа, когда Восточная Галиция была включена в состав Генерал-губернаторства, части оккупированной нацистами Польши, которую Германия не аннексировала в 1939-м. Там управляло нацистское гражданское руководство, беззастенчиво эксплуатировавшее ресурсы и население и в процессе наживавшееся на них. Там оказались многие из наиболее коррумпированных и жестоких ветеранов нацистского правления, отчего Восточная Галиция получила прозвище «Скандалиция» (Skandalizien). Первый губернатор настолько много позволял себе даже по нацистским стандартам, что его отозвали, судили и казнили в 1942 году[44].

Новая гражданская администрация изгнала евреев с рабочих мест, из школ и из публичных пространств. Все евреи в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет подлежали принудительным работам. Представители власти инспектировали жилища евреев, описывали мебель, конфисковывали все, что казалось им ценным, и выселяли хозяев[45]. На жителей города сыпался бесконечный поток приказов и постановлений, и Янина никогда не знала, остается ли то, что было законным вчера, таким же законным сегодня.

Новая администрация Львова немедленно наложила дополнительные штрафы на еврейское сообщество. У Янины и Генри не было денег, чтобы внести свою часть, и поэтому, как тысячи других евреев в городе, Янина пошла на площадь Святой Марии в центре Старого города, чтобы продать свои последние ценности: кольцо и сувенирную перьевую ручку с колпачком из 22-каратного золота. Площадь была одной из красивейших в городе, но сейчас выглядела местом из ночных кошмаров. На страшной жаре там толкались люди – отчаявшиеся мужчины и женщины, пытавшиеся продать свою скудную собственность, – и между ними расхаживали немецкие солдаты, офицеры и эсэсовцы с плотоядными ухмылками. Некоторые как будто специализировались на особом виде товаров: так, Янина увидела человека, все пальцы которого были унизаны обручальными кольцами, и еще одного, у которого были задраны рукава, а на запястьях красовались браслеты.

Янина узнала в толпе приятельницу, жену профессора, пытавшуюся продать какие-то украшения, и встала рядом с ней. К ним подошел немец, заинтересовавшийся товарами Янины, и спросил их цену, а потом предложил половину названной суммы. Гражданские столпились вокруг, наблюдая за торгом. Один из них обратился к Янине на немецком:

– Не продавайте ему. Одна ручка строит втрое дороже.

Немец презрительно хмыкнул и отошел. И тут эсэсовец просто выхватил ручку у Янины и замешался в толпе. Гражданский, советовавший ей не продавать, бросил Янине под ноги несколько злотых и быстро последовал за эсэсовцем. Так, узнала Янина, велись дела на площади Святой Марии.

Голод стал постоянным спутником Янины и Генри. Пайки, которые им полагались, составляли всего 8 % от калорийности взрослого рациона, а покупать можно было лишь немногие разрешенные товары – если те имелись в продаже, – на единственном рынке, с 12 до 16 часов. Но и там евреи подвергались риску нападения немцев или украинцев, которые могли ограбить их или забрать на принудительные работы, откуда многие не возвращались.

К тяготам повседневной жизни добавился еще и тиф, эпидемия которого разразилась в сентябре, после возвращения украинских солдат из немецких лагерей для военнопленных. Голодающие евреи жили в перенаселенных кварталах, что способствовало распространению инфекции. Это добавило немцам желания поскорее «решить еврейский вопрос» в Галиции. В регионе жило больше полумиллиона евреев, и больше ста тысяч из них во Львове. Нацистские власти решили полностью изолировать евреев от остального населения, заперев их в гетто. Не всех, конечно, – сначала надо было провести «выбраковку»[46].

В начале октября Янина стала замечать грузовики, полные евреев, отправлявшиеся на Пяскову гору (Песочную гору) в окрестностях города. По ночам оттуда доносились пулеметные очереди. Однажды она наткнулась на подругу из школы, польку, и сразу обратила внимание на ее изможденный вид. Женщина объяснила, что сбежала из своего дома на Пясковой горе, потому что он находился в паре сотен метров от места казней. Она до сих пор не могла спать, потому что крики и стрельба, которые она там слышала, преследовали ее по ночам.

Облавы на евреев происходили все чаще – под предлогом сбора на принудительные работы. Иногда это оказывалось правдой, но пулеметные очереди с холмов продолжали раздаваться, и домой возвращались не все. Для Янины, как и для других евреев во Львове, каждый день превращался в оценку рисков: можно ли сходить на рынок, навестить знакомых или лучше остаться дома, хотя и оттуда их с Генри могут забрать и обречь на непосильный труд или смерть. Во Львове для евреев больше не было безопасного места.

Люди пробовали разные стратегии, чтобы избежать облав. Однажды Янина пошла навещать молодую пару, которую знала по университету, и была удивлена, когда ей открыла двери седоволосая женщина. Присмотревшись внимательнее, она узнала в ней свою подругу. Та покрасила волосы, потому что ей надо было ходить на рынок и стоять в очередях, и она боялась, что ее, как молодую и трудоспособную, угонят на работы. Некоторое время уловка работала, но однажды она вышла из дома и не вернулась. В тот день эсэсовцы отлавливали пожилых женщин – и, очевидно, не для принудительных работ.

Как и все евреи, которых еще не схватили, Янина пристально следила за грузовиками, на которых разъезжали эсэсовцы и их