Непорочного Зачатия – и представляла себе былые шествия, торжества и фейерверки. Люблин находится примерно в двухстах километрах к северо-западу от Львова, но когда строились железные дороги, Львов относился к Австро-Венгрии, а Люблин – к Российской империи. Поэтому дорога была кружная, и требовалось сделать несколько пересадок. Поезда ходили без расписания, гражданских лиц безжалостно ссаживали с транспортов вермахта, подвозивших солдат и припасы на Восточный фронт. Путешествие могло продлиться несколько дней.

В вагоне было темно и холодно. Янина и ее спутники час за часом тряслись на жестких деревянных скамьях. Время от времени поезд останавливался, и немецкий офицер заходил туда с фонариком для проверки. Каждый раз Янина замечала юношу, который прятался в густой тени в углу, скрывая свое бледное лицо от немца. Она догадывалась, что он тоже еврей.

За двадцать четыре часа они проехали немногим больше восьмидесяти километров – до Пшемысля, где должны были сделать пересадку. Узнав о том, что ждать поезда надо около десяти часов, Скжински и Генри отправились поискать пропитание, а Янина осталась в холодном темном здании вокзала с двумя чемоданами. Спустя некоторое время она заметила фонарик, подпрыгивавший в темноте, – он направлялся к ней. Ее охватила паника. Немецкая полиция досматривала всех пассажиров и проверяла документы.

Янина стояла в углу, и бежать ей было некуда. Как она объяснит отсутствие бумаг? Парализованная страхом и отчаянием, она ничего не могла придумать. Похоже, ее везению настал конец. Она порадовалась, что Генри и графа не поймают, и сразу огорчилась, подумав, какое горе их ждет. Когда двое полицейских наставили на нее фонарик, она решила с достоинством встретить судьбу.

– Что у вас в чемоданах? – спросил один из них.

Не отвечая, она наклонилась и стала расстегивать замки, но руки у нее дрожали от холода и волнения, а также от ожидания того, что у нее сейчас попросят документы. Другой полицейский посветил фонариком ей в лицо и сказал:

– Не похожа на контрабандистку. Ну ее, идем дальше.

И они перешли к следующему пассажиру. Янина медленно выпрямилась и смотрела им вслед, пока Генри и граф не вернулись.

После еще одних суток пути они прибыли в Дембицу – по-прежнему в двухстах километрах от пункта их назначения, – где надо было ждать еще один поезд. Они отчаянно устали, но германские бомбы разрушили большую часть города в 1939 году, и там не было ни одной гостиницы. Граф Скжинский нашел железнодорожного рабочего, который отвел их в дом с голыми койками. Все, кроме одной, были заняты польскими беженцами. Мужчины настояли, чтобы Янина заняла свободную койку, а сами расстелили на полу пальто графа и легли там.

Они проснулись от оглушительных криков «Raus, Alle!». В темноте Янина услышала стоны людей и детский плач. Их всех выгнали на улицу, где выяснилось, что это не арест – просто пьяный немецкий солдат ищет удобное место, чтобы проспаться, и не хочет делить помещение с «польскими свиньями». Янине со спутниками ничего не оставалось, кроме как вернуться на железнодорожную станцию.

Через три дня и три ночи они прибыли в Люблин. Надеясь побыстрее выбраться с вокзала, мужчины пошли за багажом, а Янина отправилась искать такси. Ей удалось нанять телегу, и она принялась с возрастающим беспокойством ждать и высматривать Генри и графа в толпе. Крестьянин на телеге жаловался на простой. Наконец около часа спустя она увидела графа Скжинского. Он был один.

– Мы с вами едем домой, – сказал он, взяв Янину за руку. – Генри задержала немецкая полиция, он приедет позднее.

Янина вырвала руку и бегом бросилась в здание вокзала. Там она увидела Генри – на него кричал немецкий офицер, утверждавший, что вывоз любого багажа из Галиции строго запрещен. Генри стоял бледный, как мел. В любой момент немец мог потребовать у него документы. Янина кинулась в бой.

– Что вам надо от моего мужа? – спросила она на немецком, закрывая собой Генри и разъяренно глядя на немца.

Изумленный ее решимостью и бесстрашием, офицер сбавил тон:

– Он нарушил строгие правила насчет багажа.

– Он не мог этого сделать, – парировала Янина, – потому что, когда мы выезжали из Львова, таких правил не было.

Офицер сделал шаг назад и раздраженно сказал:

– Все равно надо заплатить штраф.

Янина понимала, что если они согласятся заплатить штраф, то придется показать документы, чтобы его зарегистрировать.

– Мы не будем ничего платить, – отрезала она, – потому что нет таких правил, и если вы сейчас позвоните во Львов, вам это подтвердят.

Взбешенный офицер рявкнул, чтобы они убирались, добавив: «И больше мне не попадайтесь!»

Стараясь не показывать облегчения, Янина и Генри вышли из здания вокзала с двумя своими чемоданами. «Никогда еще приказ, выкрикнутый грубым голосом, не звучал так сладко», – думала Янина.

Десятилетия спустя она будет размышлять над уроком, который извлекла из той встречи и который вспоминала всякий раз, когда спасала чужие жизни в последующие годы:

Что делать со своим страхом и дрожью при встрече с разъяренным врагом? Спрятать его глубоко в своем сердце и не позволять ему вырваться на поверхность, чтобы не дрогнул ни один мускул на лице, в руках или ногах; надо внутренне собраться и внешне показать свою уверенность – притвориться. Нельзя поощрять их, нельзя, чтобы они почуяли кровь. Собранность и холодность в их глазах символизируют власть, а перед лицом власти они, скорее всего, отступят.

Тремя днями раньше Пепи Мельберг выехала из Львова в Люблин. Но вместо нее туда прибыла графиня Янина Суходольская.

Глава 5

Уродливая утопия

После выматывающего трехдневного путешествия Янина и Генри мечтали поесть, выспаться и отогреть свои промерзшие кости. Лошадь отвезла их на улицу Нарутовица, 22, где граф Скжинский подыскал для них жилье. Это было элегантное неоклассическое здание с магазинами на первом этаже и четырьмя этажами жилых апартаментов, украшенных коваными балкончиками[49]. Пройдя между двумя закопченными кариатидами, поддерживавшими арку на входе, они позвонили в звонок на массивных резных дверях. Открыл консьерж, сопроводивший их во внутренний дворик, откуда можно было подняться в квартиры. Следуя за ним по неосвещенной лестнице, Янина обратила внимание, что внутри дома ничуть не теплей, чем на улице.

Консьерж проводил их до лестничной клетки, где ждала пожилая дама; она приветствовала путешественников на французском. Хозяйки квартиры нет дома, объяснила дама, но она покажет Мельбергам комнату, где им предстоит жить. Она отвела их в огромный зал, похожий на бальный, с высокими потолками и пятью французскими окнами, открывавшимися на балкончики. Янина подумала, что это