и хотя существует множество видов животных, есть только один человеческий вид. Тот факт, что черные рожали детей от белых, доказывает, что они — того же вида, а значит равны.

Картина в двери времени изменилась. Дэни увидела жен-щин-рабынь, которые обменивались понимающими взглядами. Атмосфера была тревожной. Что это? Они спустились к ручью за водой. Собравшись возле нескольких сассафрасовых деревьев, они натянули между ветками мокрые одеяла. Дэни наблюдала, как женщины наполнили чаши на две трети, а затем опустились на колени в круг — при этом каждая склонила лицо над своей чашей. Они больны? Что происходит? Дэни не понимала. Она посмотрела на Зеке, внимательно наблюдавшего за происходящим.

Вдруг женщины открыли уста и в прекрасной гармонии запели песню, которую Дэни никогда не слышала: «Я иду домой, дорогой Иисус, иду домой, дорогой Господь».

Эти слова повторялись вновь и вновь — каждая следующая строка звучала громче, чем предыдущая (звук почти полностью поглощала вода). Песня возводила сама себя, вырастала из самой себя, подобно тому, как делятся клетки. Это была музыка души — что-то глубокое и проникновенное, что вызывает глубокую печаль и радость. В голосах этих рабынь Дэни услышала священные корни ритма энд-блюза — музыки, которую ее отец слушал на старом скрипучем патефоне.

28

«Бог дал Ною знамение радуги. Больше не будет потопа, теперь будет огонь».

«Убегай, убегай, убегай домой. Я не хочу надолго здесь оставаться».

Дэни прислушивалась к завораживающему эху песен, звук которых угасал, отражаясь от воды и одеял. Она видела непринужденную радость поющих, наблюдала за тем, как их тела раскачиваются; время от времени одна из женщин поднимает голову, и на миг прорывается полный звук не сдерживаемого поклонения, затем голова быстро опускается, чтобы звук был направлен в чашу с водой.

— Какие удивительные воспоминания, дитя мое, — Дэни оглянулась и увидела рядом с собой прабабушку Нэнси, — я наблюдала за тобой на земле, — сказала Нэнси Дэни, — и иногда очень хотела, чтобы ты узнала о своем духовном наследии. Теперь ты наблюдаешь за мной на земле. Видишь ту маленькую девочку, которая поет в чашу рядом со своей мамой? Это я, детка. Мы развешивали мокрые одеяла и пели в чаши, чтобы приглушить звуки хвалы. Господа не слышали нас, но зато слышал Господь. Они не хотели, чтобы мы пели, потому что воспевание Эль-Иона было лучом света во тьме, а когда света достаточно много, он изгоняет тьму. Господа могли забрать у нас многое, но они не могли отобрать нашу музыку. Пение напоминало нам и им, что мы — люди. Животные не поклоняются и не поют. Они не могли забрать нашу музыку и отобрать у нас Иисуса. Мы пели, как Павел и Сила в полночь в темнице. О дорогой Иисус, мы действительно пели, — по щекам Нэнси струились слезы, и она их не вытирала.

— Я слышала через дверь времени, как рабы пели шепотом, — сказала Дэни.

— Да, это тоже было, но нам надоедало петь так тихо. Иногда песня возгорается в каждой частице твоего тела, и надо позволить ей вырваться подобно тому, как дым должен вырваться из огня. Иногда мы просто не могли ее сдержать: все в нас взывало воспевать свободную хвалу Эль-Иону, даже если это грозило поркой. Одеяла и чаши позволяли нам петь свободно. Мы мечтали о том дне, когда сможем воспевать песнь хвалы без всяких преград, без этих мокрых одеял и чаш с водой, да будут они благословенны. И этот день, конечно же, настал — день, когда я попала в этот новый мир.

Нэнси обняла Дэни и Зеке, и они втроем запели: «Бог наших

29

изнуренных лет, Бог наших тихих слез...» Сначала они пели тихо, но с развитием песни их голоса становились все громче. Затем они запели: «Я иду домой, дорогой Иисус, иду домой, дорогой Господь. Я иду домой, дорогой Иисус, иду домой, дорогой Господь...» Зеке достал свою гармонику и заиграл на ней так, как никогда не смог бы на земле. Он дал знак своему доброму другу Финни присоединиться к Нэнси в танце прославления.

На звуки этой песни со всех концов стали стекаться люди всех цветов, окружая Нэнси, Финни и последовавшую их примеру Дэни. Они повернулись лицом к престолу, на котором Плотник с большим вниманием прислушивался к их голосам. Все происходило точно так же, как на земле, но только теперь звук голосов больше не поглощали мокрые одеяла и чаши с водой. Теперь они наполняли самые дальние концы небес, пропитывая собой материю страны Эль-Иона. Песни были молекулами небес. Сидящий на престоле улыбался от удовольствия точно так же, как Он делал, когда слышал песни, спетые в чаши с водой и в одеяла, много лет назад в другом мире.

— Кларенс? Это Уинстон. Зайди в мой кабинет.

Работа с Уинстоном над двумя заметками в неделю была для Кларенса настоящим испытанием. Хотя Джейк предупреждал о том, насколько нудным может быть Уинстон, Кларенс это предупреждение недооценил. Морщинистое лицо Уинстона выглядело так, будто его слишком долго продержали в сушилке.

— Садись.

Кларенс сел.

— За свои тридцать лет в «Трибьюн» я видел массу перемен, — сказал Уинстон.

— И бьюсь об заклад, ты был против каждой из них, — ответил Кларенс.

Уинстон поднял брови.

— На самом деле я был против большинства из них, и имел на то причины. Как бы там ни было, я все еще не понимаю, почему тебе разрешили заниматься двумя общими заметками и одной спортивной. Это выглядит противоестественно. Как можно одновременно ловить рыбу и насаживать наживку?

— Я согласен заниматься только общими заметками. Но я принимаю твое мнение или мнение Джесса, или Райлона.

— Я слышал разговоры, что они могут опять вернуть тебя на спортивные репортажи, — сказал Уинстон.

30

— Почему?

— Ты самый популярный репортер из всех, кто когда-либо у нас был.

— И кое-кому не нравятся мои общие заметки. Я прав?

— Да, это так. Не буду отрицать. Но если бы они нравились всем, то было бы что-то неправильно. Я сейчас говорю с тобой не как официальное лицо. Бог