А потом вдруг поле боя за Прекрасную даму неожиданно расчистилось – хотя на самом деле биться Николаю приходилось лишь с самой Верочкой. Случилось это в один прекрасный летний день, когда вся компания закатилась в Горенки – покупаться, поиграть в волейбол, выпить и закусить на природе. Расположились на полянке, раскинули скатерку с нехитрыми припасами, кто-то из парней перекидывался в мяч, кто-то уже припал к пивку, а кто-то и нырял с крутого бережка. Часть девушек удалилась в кусты, откуда тут же понеслись радостные визги, хохот и плеск воды, потом одна из девушек отделилась и поплыла к другому берегу. Это была Ольга. Она доплыла, вылезла и выпрямилась, помахав рукой.

– Вот чертовка! – усмехнувшись, произнес Сергей, а один из парней присвистнул: Ольга была голая. Она стояла, раскинув руки, словно античная Венера в зарослях ивняка. Николай посмотрел и отвернулся, ища глазами Веру. Она сидела, опустив голову, и жевала травинку. Щеки ее горели. Вдруг поднялся один из парней, который весь день вертелся около Ольги, поднялся, побежал к берегу и, с разбегу прыгнув в воду, поплыл размашистыми саженками. Все смотрели, что будет. Он почти доплыл, когда Ольга, с силой оттолкнувшись, тоже прыгнула и нырнула, глубоко уйдя в воду. Парень завертелся в воде, оглядываясь, а Ольга вынырнула далеко позади него и быстро поплыла к своему берегу. Через некоторое время она вышла из кустов как ни в чем ни бывало, уже в сарафане. Встряхнула мокрой головой и села рядом с братом, который отвесил ей шуточный подзатыльник:

– Идиотка!

Ольга чмокнула его в щеку и взяла вареное яйцо. Ловко очистила, ткнула в насыпанную на газетном клочке соль и откусила сразу половину. Доела яйцо, отобрала у брата бутылку пива и отпила прямо из горлышка. Потом вздохнула и сказала:

– Ну что, дети мои! А я ведь замуж выхожу.

– Как замуж? За кого? – загомонили все, а Ольга, усмехнувшись, ответила:

– За Короткевича.

Тут даже брат поднял брови:

– Оль, ты серьезно?

– А что? Чем он плох? Такой пузанчик!

Короткевич работал на «Москинокомбинате», только что переименованном в «Мосфильм», и был директором картины, где Ольге удалось сыг-рать небольшую проходную роль, так они и познакомились. Короткевич был немолод, полноват и лысоват, но зато хорошо обеспечен и разведен, к тому же не планировал обзаводиться потомством: он и так платил алименты за двоих детей от двух предыдущих браков.

– Может, еще в кино меня пристроит! – сказала Ольга, лениво потянувшись всем телом, а вылезший из воды незадачливый кавалер горько вздохнул, глядя на ее грудь, сдобно выпирающую из выреза сарафана.

– Да ладно, не расстраивайтесь вы так! Я ж не завтра выхожу… – рассмеялась Ольга и потянулась за огурцом.

– Раз пошла такая пьянка, – сказал Сергей, – я тоже признаюсь! Уезжаю я, братцы. В город Ленинград. Мне там работу предложили – в Пушкинском доме. Никола, помнишь, я рассказывал?

– Да что ты! – воскликнул Николай. – Это ты с коллекцией Онегина будешь работать? Вот повезло![4]

– А когда? Когда ты уезжаешь?! – робко спросила Верочка, покраснев.

– Скоро, – ответил Сергей, не взглянув на нее. – Вот сестру замуж выдам, и поминай как звали! Когда вы с Короткевичем планируете расписаться?

– Он как раз договаривается. Недели через две, наверное.

Никола покосился на Верочку, она чуть не плакала. И тут только он осознал, что означает отъезд Сергея! Он взглянул на друга: тот, улыбаясь, смотрел на них с Верочкой и красноречиво развел руками, мол, я сделал все, что мог, теперь действуй. И Никола начал действовать. В конце концов, Верочка согласилась, но неизвестно, одержал бы Николай победу без помощи Екатерины Леонтьевны и Ольги – обе, каждая по своему, приложили руку к тому, чтобы крепость сдалась. Екатерина Леонтьевна при каждом удобном случае заводила разговор о достоинствах Николая как возможного мужа и о том, что Верочке хочешь не хочешь, а надо подумать о собственном будущем.

Верочка прекрасно знала, что существует в этом мире на птичьих правах: мать умерла, вместо имени отца в метрике прочерк, жилья своего нет и не предвидится – у нее, конечно, был угол в теткиной квартире, но именно что угол. В доме Смирновых ей, конечно, всегда рады, но сколько можно греться у чужого огня? Никола недавно сводил Верочку в оперетту, и она теперь все время невольно мурлыкала арию мистера Икс: «И где же сердце, что полюбит меня?» А сердце-то было рядом! Решительный, хотя и жестокий удар нанесла Ольга, которой надоела эта волынка.

– Верочка, – сказала она, строго глядя на сразу взволновавшуюся девушку. – Ты же понимаешь, что тебе нужно перестать думать о Сереже?

– А он что, он больше не вернется в Москву? Никогда?

– Даже если он вернется, то не к тебе, понимаешь? Вера, ты ему не нравишься.

– Совсем? – жалобно спросила бедная Верочка, и Ольга почувствовала себя каким-то инквизитором, убийцей младенцев.

– Совсем не нравишься, – тем не менее продолжила она и добавила: – И вообще, чтоб ты знала. Сережа уехал в Ленинград за своей любовницей.

Это было лишь наполовину правдой: действительно, любовница переехала в Ленинград вместе с мужем как раз в то же время, что и Сергей, но у него уже была там совсем другая женщина.

Верочка проплакала три дня, а потом… согласилась на предложение Николы. Мгновенно ее жизнь круто переменилась: она вдруг – впервые в жизни! – оказалась в центре любовного внимания окружающих. Все ее поздравляли, хвалили, желали счастья, радовались и одаряли подарками, начиная со счастливого жениха, надевшего ей на шейку цепочку с серебряным медальоном своей матери, и заканчивая теткой, которая, всхлипнув, сунула племяннице туго свернутый и перетянутый резинкой рулончик денег, заныканных от мужа, и коралловые бусы Верочкиной родительницы, похожие на низку рябиновых ягод:

– На-ка вот! Ох, счастье какое привалило тебе, Верка! Смотри, не профукай, как мамка.

Верочка хотела было спросить, каким образом ее мамка профукала свое счастье, но не решилась: она так ничего и не знала ни про своего отца, ни про мать, «шалаву» и «прошмандовку». Бусы были красивые, но денег оказалось не так уж и много, а ведь Верочке нужно было приданое. Екатерина Леонтьевна и Ольга засуетились: перетряхнули сундуки, шкафы и антресоли и принялись шить, перешивать и перекраивать. Кое-что пришлось подкупить, так что Верочке некогда было и опомниться: походы по магазинам, примерки, шитье, а работу тоже никто не отменял! В промежутках Верочка бегала на свидания с Николой, на которых они не столько обсуждали будущую семейную жизнь, сколько целовались – на большее Никола пока не осмеливался. Верочку немного пугала настойчивость жениха, но она смирялась: наверное, так надо? Она не испытывала никаких особенных чувств – не то что после единственного вполне братского Сережиного поцелуя при прощании, он едва коснулся губами ее розовой щеки, а Верочка чуть не потеряла сознание. Но чем ближе придвигался день свадьбы, тем чаще на Верочку нападали приступы паники. Она чувствовала себя как пойманная в клетку птица – и дверца вроде бы приоткрыта, а лететь некуда.