— Что случилось со светом?

Мама медленно села, подняла руку и пренебрежительно опустила ее на колени.

— Выбор был такой: платить за квартиру или за электричество.

Я вздохнул и сел на складной стул, который иногда использовал для просмотра телевизора, если мама спала на диване.

— В доме бабушки и дедушки у нас всегда был свет.

— Ну, мы больше не в доме бабушки и дедушки, так что, блядь, смирись с этим.

— Как я, по-твоему, должен делать домашнее задание?

— Полагаю, тебе придется делать уроки в темноте.

Мама встала и, шаркая, прошла мимо меня на кухню. Оглянувшись через плечо, я увидел, как она открыла холодильник, потянулась в темноту и достала бутылку молока.

— У тебя на ужин хлопья, так что даже не думай просить что-то еще, — пробормотала мама, бросая бутылку на стол. — Используй молоко. Оно испортится, если ты еще не понял.

Я подумал о ветчине, которую Билли ел со своей семьей, и спросил:

— Почему ты не на работе?

Мама вздохнула и прикоснулась пальцами к вискам.

— Они… эм… они меня отпустили.

— Значит, у нас нет денег?

Если мама не могла заплатить за свет, то как же мы будем платить за все остальное? Что мы будем есть? Что, если бы нам негде было жить?

— Мам… что же нам делать?

— Боже, Солджер, все в порядке, — сказала мама, прогоняя мое беспокойство, закатив глаза. — Я пойду еще на несколько собеседований, найду другую работу… ты же знаешь, как это бывает.

Я действительно знал. Сколько себя помню, мама перебрала, наверное, миллион мест работы. Но тогда я не волновался. У меня была бабушка. У меня был дедушка. Они не оставляли нас без света. Они заботились о том, чтобы у нас была еда, свет, телевизор и все остальное. Но теперь, без них, все было плохо, и становилось все хуже, а что, если мама не сможет найти другую работу? Что, если она уже прошла через все это, а другой работы нет?

— Солджер, — прервала мои мысли мама и вошла в гостиную, — все будет хорошо, ладно? А теперь перестань переживать.

Я промолчал, потому что не поверил ей. Потом мама объявила, что у нее болит голова, и она идет спать. Я остался сидеть на своем неудобном раскладном стуле и наблюдал, как мама открыла сумочку, достала пузырек с таблетками, открыла его и бросила в рот две маленькие розовые таблетки. Она проглотила их без воды, положила флакончик обратно в сумку и, не пожелав спокойной ночи, ушла в свою комнату.

Я не отрывал взгляд от ее сумки, когда думал обо всем, что могло бы случиться, если бы мама не смогла найти другую работу. Если бы мы не смогли снова включить свет. Если бы мы не могли купить еду, или заплатить за квартиру, или найти, куда пойти. Мы были бы бездомными и голодными, и куда бы мы пошли? Что бы с нами случилось?

«Но если бы я мог заработать немного денег…»

Я медленно поднялся со стула и на цыпочках подошел к маминой сумке, думая о десяти долларах, которые Билли потратил на одну из этих розовых таблеток. Одну. Если Билли платил за них Леви, то и другие дети, наверное, тоже.

Я тихонько открыл сумку, стиснув зубы, когда дешевая молния громко вжикнула в темной квартире. Пузырек лежал прямо там, поверх всего остального, и я взял ее дрожащей рукой, стараясь, чтобы таблетки не звякнули о пластик. В оранжевой бутылочке их была целая куча.

«Заметит ли мама, если я возьму пять или шесть?»

«Черт, а как насчет десяти?»

Я не был силен в математике, но мой разум лихорадочно перебирал уравнения и возможные варианты. Десять таблеток равнялись ста долларам. Сто долларов могли бы прокормить нас пару недель. Сто долларов стоили риска, что мама узнает и накричит на меня. Она все равно накричит. Она всегда так делала.

Но прежде всего меня заставила открыть бутылочку и отсчитать десять маленьких розовых таблеток мысль о том, что, если я возьму их и положу в свой рюкзак, у мамы будет на десять таблеток меньше. И это того стоило — даже если мой тринадцатилетний мозг не мог понять, что мама всегда, всегда, всегда найдет деньги на большее… независимо от того, горит свет или нет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГНИЛЫЕ ЯБЛОКИ

Шестнадцать лет

— Большое спасибо, Солджер, — сказала мама Билли, когда я закончил загружать дюжину пакетов с продуктами в ее багажник. — Могу ли я дать тебе чаевые?

Мой босс Гордон, сказал мне, что я не должен принимать чаевые. Подметать пол, упаковывать продукты и помогать людям грузить их в машину — это то, за что мне платят, говорил он не раз, и брать за это дополнительные деньги строго запрещено.

И все же я на мгновение замешкался, глядя, как миссис Портер достала из сумочки десятку. Смотрел на купюру в ее руке, и самый конец зеленой бумажки тихонько трепыхался на ветру, искушая меня каждым взмахом. Потом услышал этот звук, как алкоголик слышит, как хлопает крышка от бутылки пива — усиленный в десять раз, звучащий громче, чем весь остальной мир вокруг меня. Мне хотелось дотянуться до купюры, схватить в свою жадную руку и потратить на что-нибудь. На хороший, сочный бургер или, может быть, на новые джинсы в магазине. На что-то, в чем я больше нуждался, чем хотел.

Но я этого не сделал.

— О, я не могу принимать чаевые, — наконец, ответил я ей, оторвав взгляд от купюры после того, как прошло слишком много секунд. — Гордон нам не разрешает.

Мама Билли посмотрела на меня с большим сочувствием, чем мне хотелось бы. Затем она прошептала:

— Ты можешь взять это, Солджер. Я никому не скажу. Ты это знаешь.

Миссис Портер слишком сильно искушала меня. Если бы она надавила чуть сильнее, я бы, наверное, взял и свалил все на ее настойчивость, а не на то, что мне очень