если бы Морфеус из саги «Матрица» шептал мне на ухо: «Примешь синюю таблетку — и сказке конец. Ты проснешься в своей постели и поверишь, что это был сон».

Мне стоило бы взять ноги в руки и сбежать отсюда, чтобы вернуться домой и спрятаться от внешнего мира под одеялом.

Это было бы проще, чем снова увидеть волосы у себя на голове.

«Примешь красную таблетку — войдешь в Страну чудес, и я покажу тебе, глубока ли кроличья нора».

Я пробегаюсь пальцами по козырьку бейсболки, приподнимаю ее, стоя лицом к зеркалам. Мое отражение задумчиво смотрит на меня, взгляд задерживается на слишком высоком лбу, который становится последним аргументом…

Возвращение сбитой с толку парикмахерши застает меня врасплох, и я подпрыгиваю на месте. Она осторожно спрашивает:

— Мы продолжаем или?..

Андреа умоляет меня одними глазами. Я солгал бы, если бы сделал вид, что не хочу этого. Я тяну еще секунду, чтобы собрать в кулак всю свою храбрость.

— Да, мы продолжаем.

Глава 7

Парикмахерша все что-то втолковывает мне нарочито спокойным голосом, как ребенку. Я так зачарован порханием рук над моей головой, что почти не слышу ее объяснений. Что-то о том, что парик можно носить четыре недели не снимая, что средняя продолжительность его жизни — три месяца и что мне понадобятся специальные штуки: средство для защиты кожи головы, клей и жидкость для снятия клея… Каждый раз, когда она касается моей головы, я вздрагиваю. У нее ледяные руки.

Натали показывает мне несколько клочьев, уверяя, что это абсолютно натуральные человеческие волосы, — впрочем, я не вижу между ними никакой разницы. Но несмотря на то, что они все похожи на шкуры уличных котов, мне не о чем беспокоиться.

— Молодой человек, стоит его только постричь должным образом, и никто никогда в жизни ни о чем не догадается.

Что ж, будем надеяться, особенно учитывая то, сколько моя мама, должно быть, выложила за это. Андреа подбадривает меня улыбкой.

Парикмахерша начинает снимать мерку с моей головы с помощью целлофановой пленки и маркера, рисуя на ней точную форму, которую примет нанокожа с вживленными волосами. Я замираю на время этой процедуры, внимательно следя за каждым ее движением. Часть меня все еще относится к этому скептически. Выбрав подходящую по цвету и размеру накладку, она старательно вырезает ее по снятой мерке. Я кошусь на железный поднос, где лежит моя будущая шевелюра, пока она наносит клей по периметру моей лысины. И вот наконец наступает тот судьбоносный момент, когда она прикладывает к ней волосы, начиная со лба.

— Это легко, вы быстро приноровитесь.

— Конечно.

Как только парик занимает положенное ему место, меня затапливает волна разочарования: с этими мокрыми лохмами я выгляжу просто нелепо, бедняга в парике — и больше ничего.

— Я еще даже не приступила, — говорит Натали, заметив мою гримасу. — Мы переходим к самому приятному — к стрижке. Итак, как вы предпочитаете?

Я неуверенно показываю на висящую на стене фотографию парня, у которого на макушке достаточно длинные волосы, чтобы их можно было зачесать назад, создавая крутой объем. Она достает ножницы, в которых отражается свет лампочек. Стальные лезвия порхают, отрезанные пряди падают, и моя шевелюра начинает приобретать форму. У меня по коже бегут мурашки. Машинкой подравнивают затылок, потом виски. Парикмахерша встает между мной и зеркалом, и это меня злит. Я хочу видеть, и пока меня снедает любопытство, время тянется невыносимо медленно. Теперь фен… Я не держал его в руках уже много лет.

— Старайтесь избегать высоких температур.

Мысленно делаю пометку. Возвращаются ножницы, чтобы сделать пару хирургически точных движений тут и там. Все это время Натали не умолкала ни на минуту и продолжала что-то объяснять, пользуясь тем, что ее никто не перебивает. Например, говорила, что я могу пользоваться гелем или шампунем, ходить в бассейн или заниматься спортом, как любой нормальный человек, ни о чем не беспокоясь. Мысль об этом отзывается чем-то знакомым, ворошит давние воспоминания, поднимает их со дна памяти и без предупреждения обрушивает на меня. На каникулах в лагере я даже близко подходить к воде не хотел. В этом году я, может быть, смогу спокойно оставить бейсболку на лежаке.

— Вот теперь все, — объявляет парикмахерша, беря в руки зеркало и поднося его к моему затылку.

Меня затапливает надеждой и как магнитом тянет к отражению. Интересует меня скорее перед, чем зад. Я подхожу к большому зеркалу и зарываюсь пальцами в волосы — блестящие, густые, мягкие; я присматриваюсь и действительно не нахожу границы между своими волосами и чужими. Выглядит абсолютно естественно. Я не верю своим глазам и снова осторожно прикасаюсь к обретенной шевелюре.

— А нанокожа — это вещь, а? — взволнованно шепчет Андреа.

Мой вердикт обжалованию не подлежит:

— Просто чума.

Приходится отойти от зеркала, чтобы рассмотреть себя получше. Я не узнаю чувака, который сейчас с таким интересом меня разглядывает. Это я и в то же время не я. У него такой же удивленный вид, как у Терминатора, когда он только прибыл в 1984 год. Я изучаю свое лицо с более открытым, чем раньше, лбом, с менее выдающимся вперед носом… Голубые глаза кажутся ярче, и даже прыщи почти незаметны! Это настоящее колдовство, ей-богу! А еще моей стрижке может позавидовать даже модель из журнала, и я выгляжу… ничего так. Не стремно, во всяком случае. Даже нормально. Да, нормально.

От переполняющих меня эмоций вдруг начинает щипать в носу и глазах. Я беру себя в руки, чтобы сдержать подступающие слезы.

— Вы не могли бы оставить меня одного ненадолго?

Они уходят, стуча каблуками по плитке. Я вытираю мокрые щеки и выпрямляюсь, пытаясь привыкнуть к своему новому образу. Многим кажется, будто меняться легко, будто нужно просто открыть глаза и принять себя. Но память о долгих месяцах страданий не исчезает по щелчку пальцев. И я больше не знаю, кто я. Страх никуда не уходит, даже когда я высоким дрожащим голосом говорю сам себе:

— Все будет хорошо.

Я запихиваю бейсболку в задний карман джинсов и выхожу в общий зал, где Андреа на кассе расплачивается за купленные средства наличными, которые ей выдала моя мать. Мне кажется — хотя это, конечно, не так, — будто все остальные клиенты смотрят на меня; и вот мне уже хочется поскорее выйти на улицу, потому что там никто не знает о произошедшем.

Когда я выхожу на свежий воздух, меня застает врасплох неописуемое ощущение: ветер треплет мои волосы. Я приглаживаю их, глупо испугавшись, что их сдует