Намек толстый, как канат. Кажется, его величество знает обо всех проделках принцессы. Знает, как и весь двор. Но предпочитает не вмешиваться в семейные дела сына.

Император проходит мимо, а я остаюсь обтекать. И мне, на самом деле, тяжело сдержаться, чтобы не закатить скандал. Я смертельно устала – события валятся друг за другом, мне не на кого рассчитывать. Я не знаю ни истории этого мира, ни норм поведения. Всюду враги, доверять некому.

Виннер, только ты после смерти могла попасть в такую задницу!

Император вдруг останавливается, сгибается пополам и падает на пол, его бьет в конвульсиях, а изо рта бежит розовая пена.

В моем мозгу будто переключается тумблер. Бывает, когда делаешь что-то на автомате, безо всяких мыслей, на голом профессионализме – укладываешь на бок, замеряешь частоту сердцебиения, хмуро отмечаешь: «Отравление». В дозировке такой, чтобы уж наверняка.

– Прочь! В сторону! – меня отдергивает мужчина в черном, который сопровождал императора.

Он склоняется над монархом, когда тот совершает последние попытки вдохнуть.

– Похоже на яд, – говорю я. – Сильный и быстродействующий.

Напрасно я рассказываю об этом вслух.

Раздается женский вопль, а затем по залу проносятся возгласы.

– Он мертв! – раздается крик мужчины в черном. – Император мертв! – и он поднимает на меня взгляд, полный боли и слепой ярости.

Фрейлины отшатываются, и я всюду натыкаюсь на осуждающие ненавистные взгляды.

Наконец, расталкивая придворных, появляется Реиган. Он опускается на колено, долго глядит на отца, а затем внушительно поднимается и дергается в мою сторону. Ладонь Алана ложиться ему на грудь, сдерживая:

– Она просто с ним говорила, Рэй, – его тихий, едва слышный шепот возвращает некую осмысленность полному ледяной ярости взгляду принца.

– Найти, – единственное, что он выплевывает с ненавистью. – Проверить подавальщиков и всех лакеев. Каждого проверить. Найти, Алан!

– Да, мой принц.

Императору не помочь – убийца знал, что делал.

Реиган снова опускается на колени, касается плотно сжатых губ тыльной стороной ладони, мягко проводит по волосам отца другой рукой. Его голос в следующую секунду звучит так хрипло и подавленно, что я проникаюсь к нему жалостью:

– Отнести в королевские покои.

В зале раздается дружное женское рыдание. Его величество укладывают на плащ, поднимают и уносят.

Реиган приближается ко мне. Его глаза – посветлевшие, поддернутые пеленой тихого горя – впиваются в мое лицо.

– Если ты причастна к этому… – он говорит так, чтобы слышала только я.

– Я ничего не сделала. Клянусь, – отвечаю порывисто и горячо.

Он опускает ресницы, напряженно втягивая воздух. Разворачивается и приказывает стоящей в нескольких шагах бледной Элизабет:

– Отведите принцессу Антуанетту в ее покои.

Глава 6

Ждать приходится долго.

Элизабет мечется по комнате. Наблюдая за ней, я подумываю сделать то же самое. Но беру себя в руки. Истерикой делу не поможешь, поэтому спрашиваю:

– Кто достал мне тот яд, которым я планировала отравиться, Элизабет?

Размазывая по бледному лицу слезы, фрейлина ошарашенно смотрит на меня. Ее губы дрожат. Понимаю – она и достала. А, если так – то истери, на здоровье. Принц из нас все-равно душу вытрясет.

– Что ты наделала, Анна? – она хватается за голову и задыхается, прижав ладонь к груди.

Я сажусь на кровать – она такая высокая, что мыски моих туфель не достают до пола. Раздумываю. Я точно знаю, что бывшая принцесса выпила яд. Решила бы она насолить Реигану, убив его отца, – вопрос. Ненавидя мужа всей душой, она могла сделать что-то подобное. Но откуда, вообще, пошла эта ненависть?

Не успела я и рта раскрыть, как в мои покои ворвался Реиган. Словно смерч.

Камзол распахнут, ворот рубашки ослаблен, на лбу сверкают капли пота, руки в крови. Костяшки пальцев разодраны – он бил кого-то.

За принцем в комнату входит Алан. Вид у него мрачнее тучи. Он устало вытирает лоб тыльной стороной ладони. На его одежде тоже виднеются брызги крови.

Не к добру все это.

Пока я вспоминаю молитву, Реиган подходит к столу, вынимает из кармана стеклянный пузырек, ставит на столешницу и спрашивает тихо и хрипло, так, что я едва различаю его глухой, полный тихой ярости, голос:

– Откуда это?

Мы все смотрим на пустую склянку.

Алан приваливается плечом к косяку, трет губы и глядит на меня хмуро, исподлобья.

Реиган медленно складывает руки на груди, напрягаясь – рубашка едва не трещит по швам. Его взгляд – черный и злющий – выкручивает жилы в моем теле. Столько ненависти! На меня никогда так не смотрели – как на ничтожество, проблему и самую треклятую сволочь.

– Откуда это, Анна? – нет, не повышая голоса, просто накаляя этот чудовищный взгляд до предела.

– Не знаю.

– Не знаешь? – прищуривает принц глаза, а верхняя губа слегка поджимается. – Подумай еще.

– Думаю – не знаю, ваше высочество.

Реиган прикрывает веки, пожевывает губами – кажется, всеми силами старается сдержаться.

В этот момент раздаются громкие рыдания Элизабет. Она падает на колени и бормочет что-то невнятное. Но сквозь ее всхлипы отчетливо звучат признания: «Я не знала… я думала… Она просила…»

Алан молча отталкивается от косяка, наливает воду в стакан. Он поднимает Элизабет с колен, усаживает в кресло и поит водой. Она при этом едва дышит. А следом он мягко просит ее рассказать все подробности.

– Ее высочество попросила купить для нее яд, – вздрагивает она, – мне стало ее жаль. Она говорила, что хочет воссоединиться со своим любимым, без которого не смыслит жизни. Она сказала, что примет яд сама…

Кажется, мне конец.

Идея с ядом была не самой плохой, если разобраться. А теперь страдай, да мучайся.

– … я не знала, что она… что решит опозорить вас, ваше величество, – трет покрасневший нос Элизабет, – она должна была выпить яд. Но утром она была жива.

Алан вскидывает взгляд на Реигана, а тот смотрит на меня. Все еще смотрит, и ни разу глаз не отвел.

– Кто-то еще знал об этой просьбе? – спрашивает он.

– Я сказала только леди Мирел, камеристке ее высочества, – призналась Элизабет. – Пожалуйста, простите меня. Умоляю, я не думала… я… – ее причитания вновь сменяют глухие рыдания.

Алан морщится и разводит руками, а Реиган приказывает:

– Уведи ее.

Принц возвышается надо мной, словно палач над