– Все в порядке, – уверяю фрейлину. – Я должна подготовиться к приему.

– Камеристка, ваша статс-дама и другие фрейлины скоро приедут.

– Отлично, а пока я хочу принять ванну, – и почесывая затылок, спрашиваю: – А этот Грегор… он…

– Герберт, – со злостью поправляет Элизабет.

– Да-да, – виновато: – мне очень жаль. Могу я… – неловко-то как, – принести соболезнования его семье или выплатить компенсацию?

– Ты и так влезла в долги, Анна. Когда его высочество узнает, он будет страшно зол. Неужели ты ни капли не боишься? Узнав все, он… ох, Анна. Добровольный уход из жизни был единственным выходом. Он бы избавил тебя от страданий! Но теперь… его высочество тебя не простит и спуску не даст!

Мастерски пугает.

Прямо яда захотелось глотнуть – ага.

– Подготовь мне ванну, пожалуйста, – игнорирую ее слова. – И напомни-ка, что я там еще натворила?

***

Наконец, меня настигает апатия.

Каким бы смелым и психически устойчивым не был человек, его непременно огорчило бы внезапное перемещение в другой мир. Только в книгах герои с ходу начинают изобретать туалетную бумагу, электричество и интернет. На самом деле, все прозаичнее – герой первым делом впадает в депрессию.

Все вокруг кажется незнакомым и отталкивающим. В какой-то момент хочется просто проснуться и нырнуть в привычную жизнь. Взять латте «Сингапур» и проехать пару станций метро, чтобы добраться до работы, вдыхая запахи метрополитена.

Как насчет того, чтобы никогда больше не посмотреть любимый сериальчик или послушать классную музыку? А лишиться удобного ортопедического матраса? Никогда больше не использовать хорошую зубную пасту и электрическую щетку?

Готова я к этому? – Нисколько.

А деваться некуда. Как говорила мама: «Есть такое слово «надо». Кому надо и зачем, не уточнялось, конечно.

И вот теперь я узнаю еще и то, что помимо Герберта, был Альберт, Огюст, Арчибальд, Георг, Яков, Себастьян. Будто принцесса подбирала себе любовников, исходя из помпезности и вычурности имен. И эти имена всего за полгода поочередно выкрикивались в порыве страстей из ее постели. Денежное содержание, которое выделялось казной на двор супруги наследного принца, истрачено вперед на два года. Любимая летняя резиденция Реигана, Грауэл, отстроенный по его личным пожеланиям, принцесса превратила в рассадник порока, где каждую неделю давала бал. Она успела переделать ремонт под свой вкус, а также поменять штат слуг.

Лезла на рожон, в общем. Знала, что умрет. Оттянулась напоследок.

Есть повод посильнее потереться щеткой, сидя в ванной.

Вздыхаю.

Выгребай, Виннер. Или готовься к тому, что за поступки предшественницы придется ответить самой.

Итак, после принятия ванны, я требую еду, и получаю ответ, что его высочество запретил подавать раньше вечернего приема. Желудок предательски урчит, когда Элизабет расплетает и просушивает мои волосы. Мирюсь с таким положением вещей, поскольку еще не имею достаточной опоры.

Фрейлина оживляется, когда докладывают о том, что во дворец прибыла моя свита.

На пороге вскоре появляются девушки – почти все незамужние, молодые и красивые. Платья одинаковые – темно-красные, прошитые золотой нитью. Стоят клином, или по-военному «свиньей». А во главе этого поросячьего отряда – лучезарная дама, медные волосы которой аккуратно собраны в игривую прическу. Темные брови слегка приподняты, она смотрит на меня, коварно улыбаясь. Рядом с ней монументально высится брюнетка, которой, судя по всему, уже больше тридцати – веки слегка нависшие, губы тонкие, а взгляд беспощадно-холодный.

Я сижу на стуле у туалетного столика и, мягко говоря, пребываю в культурном шоке.

Все девушки, как по команде, опускаются в поклоне и щебечут: «Ваше высочество». А потом рассыпаются по комнате, принимаясь каждая за свое дело. Брюнетка, которую Элизабет тихо представляет статс-дамой по имени Кларисс Бретони, уже распахивает передо мной шкатулки с драгоценностями, а рыжая камеристка, которую зовут Мирел Обейри, занимается гардеробом.

– А это Элен Фант, – склоняется к моему уху Элизабет. – Помнишь ее?

Мой взгляд моментально приваривается к красивой фигуристой фрейлине. Даже гадать не нужно, что именно так привлекло Реигана. Разглядываю я, скорее, из любопытства. Леди Элен меня, как соперница, не интересует. Но, что бросается в глаза – она отдаленно похожа на меня. Все при ней. И губы полные. Небольшая милая родинка на щеке.

– В каком сегодня настроении ваше высочество? – спрашивает леди Мирел, поглядывая на меня сверкающими карими глазами. – Ваш наряд сегодня будет особенным?

Намек на возвращение мужа понятен – да, принаряжусь по случаю.

Неуверенно киваю.

– Голубое платье?

Снова – да.

– К голубому платью подойдут топазы в белом золоте, ваше высочество, – воркует над моим ухом Кларисс.

– Да, пожалуй… подойдут, – у меня глаза на лоб лезут от обилия драгоценностей в шкатулках.

– Я сыграю что-нибудь на арфе, ваше высочество? – спрашивает вдруг сероглазая миниатюрная блондинка, садясь в углу за инструмент. – «Лунную песнь» или «Пророчество любви»?

– Как угодно…

Девушка начинает перебирать пальцами по струнам и тихо противно завывать. И под эти стенания – а местные песни о любви иначе не зазовешь – меня затягивают в корсет, и я тоже хочу выть. А затем меня вдевают в тесное платье. Но до этого были чулки с подвязками, а после – тяжелая нижняя юбка.

Нет, жизнь принцессы – это вам не сказка.

Дальше статс-дама тщательно подбирает украшения, а Элизабет заканчивает с прической.

– Сходи и посмотри, Элен, не пора ли нам идти, – говорит камеристка леди Фант.

Та преспокойно исполняет поручение, и возвращается лишь спустя двадцать минут, краснощекая и сияющая. Блестящие белокурые волосы кокетливо поправляет рукой, облизывает покрасневшие губы. Ей и слова никто не говорит, когда она устало опускается на софу, а потом, будто вспомнив о чем-то, докладывает:

– Мы можем идти. Нас ждут, – и расправляет слегка измявшийся подол платья.

Фрейлины прячут глаза, а камеристка вполне открыто усмехается. И все исподволь на меня поглядывают. И хоть ситуация меня напрямую не касается, мне неприятно. Как-то это дико для современной женщины: муж, любовница, жена – все в одном котле, друг у друга под боком.

Элизабет глядит на меня даже с каким-то сожалением, будто посылая мне ментально мысль: «Я же говорила! Нужно было умирать, а теперь-то что… Э-эх!»

Прорвемся. Выбора нет. Корсет бы только ослабить – с непривычки идти тяжело. Едва я оказываюсь за дверью покоев, растерянно останавливаюсь – дальше-то куда?

В конце коридора внезапно раздается мужской смех. Мои фрейлины, будто почуяв хищников,