— Это ж геноцид над правами человека, в натуре — звонкопричитала Сима, плакала и терла свои разноцветные подбитые глаза грязнымикулаками, — на помойке такая прелесть валялась, я подобрала, зачем добрупропадать?

— Ты видела, кто выбросил сундук с нитками? — в третий разспросил Илья Никитич.

— Ничего не видела, ничего не знаю. Один раз в жизни беднойженщине повезло, а вы, гражданин начальник, хочете на меня сразу мокрое делоповесить? Да Сима за всю жизнь мухи не обидела, любого спроси, Сима последнимкуском с бродячим животным поделится, а ты говоришь! Я, если хочете знать, вБога верую, зачем мне на душу такой грех брать? Ну, скажи, на фига он мне,смертный грех? Чтобы на том свете всю дорогу муки адские терпеть? Здесь терплюи там терпеть, да? Последние времена наступили, скоро Страшный суд, за всепридется ответить, я себе самой разве враг?

— Стоп, подожди, с чего ты взяла, что речь идет о мокромделе? — перебил ее Илья Никитич.

— А с того, как ты рванул за ментами, старый хрен! —истерически взвизгнула бомжиха. Слезы мигом высохли, глаза сухо, злобнозаблестели. — Все вы, суки, готовы слабого обидеть, правильно про вас прессапечатает! Только в нашей бандитской дерьмократии такие беззакония творятся надправами измученной личности! Ничего, и на вашу диктанту управа найдется. Я небоюсь! Мне терять нечего, кроме своих цепей, все скажу, чтобы вы правду чистуюпро себя знали от простого русского человека пролетарского происхождения.

— Сима, а что такое диктанта? — строго спросил Бородин.

Сима растерянно поморгала, кашлянула и отчеканила:

— Ты, старый извращенец, дуру из меня не делай! Диктанта —это когда безвинного хватают и тащат!

— Как разговариваешь, Симакова? — встрял участковыйинспектор. — Давно в кпз не отдыхала? Соскучилась? Сейчас быстренькоорганизуем, без проблем.

— А ты меня не пугай! — буркнула Сима и залилась краской.Свежий малиновый синяк под правым глазом стал почти незаметным, зато старый,желто-зеленый, засиял ярче. — И так я вся насквозь больная нервознымизаболеваниями. Голодаю, холодаю, никакого позитива. Сплошной экономическийЧернобыль. Мне вот только кичи не хватало.

— Меньше надо пить и по митингам шастать, а то, я гляжу, тыслов разных умных набралась, — проворчал участковый, — извинись и разговаривайпо-человечески, не испытывай мое терпение.

— Ладно, хрен с вами. Извиняюсь, больше не буду. — Симказастенчиво, по-девичьи, улыбнулась щербатым ртом. Настроение у нее менялосьежеминутно. От слезной, жалобной истерики она переходила на сухую, злобную,потом опять жаловалась и вдруг улыбалась, даже с некоторым кокетством. — Еслисо мной по-доброму, я все скажу.

— Хорошо, Сима, — кивнул Илья Никитич, — давай по-доброму.Откуда ты знаешь про убийство?

— Я ж сказала, животных кормлю, делюсь с ними последнимсвоим куском, с бродячими собачками, кошечками. Вот если ты умный, самдогадаешься, откуда все знаю. Слышь, начальник, дай покурить, а?

— Что ты бредишь, Симакова? — взревел участковый, внезапнотеряя терпение. — При чем здесь животные?

— Угости сигареткой, скажу. — Симка шмыгнула носом иподнесла два пальца к губам, показывая, как сильно ей хочется покурить.

Участковый покосился на Бородина. В глазах его читалсявполне конкретный вопрос: не пора ли применить к этой наглой женщине положенныев таких случаях крутые меры или еще немножко потерпеть ее безобразноеповедение? Илья Никитич в ответ слабо покачал головой, давая понять, что смерами торопиться не стоит. Участковый пожал плечами и нехотя протянул Симесигарету. Сима с наслаждением затянулась, сделала таинственное лицо ипроизнесла:

— Животные все чувствуют, особенно собачки. Они такиелапочки, солнышки, лучше людей в сто раз. Я их люблю, с ними дружу, и мне отних этот божественный дар передался. Слышали, как собаки по покойнику воют? Онижмуров за версту чуют, вот и я тоже. Я ж грю, я прям эстрасьянс. Носом воздухпонюхаю и чую. А ты, прошу прощения, вроде культурный такой человек, — она с упрекомпокосилась на Бородина, — нет чтобы спросить спокойно, мол, откуда у тебя,Сима, этот сундучок с ниточками? Уставился на меня, как будто я тебе косухузеленью должна по расписке, а потом дунул по переулку. Я ведь сразу поняла, чтовернешься, чувствовала, надо уходить от греха, однако жаль было Рюрика будить,он так спал на свежем воздухе, сладкий мой, так спал. Эй, Рюрик, скажи им,ничего мы не видели, правда?

Рюрик пока не произнес ни слова. Он был совсем плох. Глазаего закатились, голова слегка покачивалась из стороны в сторону, он вялошевелил губами, издавая странные утробные звуки. Когда его подруга замолчала намиг, в тишине стало слышно, что он поет старинный романс «Степь да степькругом» и довольно точно выводит мелодию.

— Так, Рюриков, ты сюда что, концерты пришел давать? Кончайбубнить, Шаляпин недоделанный, — участковый слегка толкнул его в плечо, — давайрассказывай, как дело было. С самого начала и по порядку.

— Я не бубню, — резко вскинул голову Рюрик, — я пою. У меня,между прочим, среднее музыкальное образование. А что недоделанный, это вы точнозаметили, гражданин начальник. На правду не обижаюсь. Если бы меня доделали,доучили, приняли в Консерваторию, был бы я сегодня, как Паваротти.

— Ай, ну что ты брешешь, — Симка сморщилась и легонькохлопнула своего друга по плечу — у Паваротти тенор, у тебя бас.

— Ну, бомж пошел образованный, сил нет, — хмыкнулучастковый, — Симка — политик, Рюрик — оперный солист. Ладно, граждане, кончаемздесь ваньку валять. Отвечаем на вопросы, как положено.

— Так чего отвечать, если мы не видели ни хрена? — развелруками Рюрик. — Утречком подошли к мусорке, а там куча ниток валяется и сундуксоломенный. Вот и все дела.

— Откуда узнали про убийство?

— Я ж сказала, у меня дар божественный, я эстрасьянс самыйнатуральный. Я бы вам могла все сказать, что было, что будет, чем сердцеуспокоится, если бы вы со мной по-хорошему, по-доброму.

— Да че ты несешь, дурья башка? Какой ты эстрасьянс? Ментураприехала, труп выносили, это мы видели. А больше ничего, — быстро пробормоталРюрик и, понурившись, опять принялся тихонько напевать себе под нос.

— Вы бы отпустили нас, граждане-господа, — попросила Сима,жалобно шмыгнув носом.

— Значит, так, сладкая парочка, — откашлявшись, произнесучастковый сухим, официальным тоном, — вы оба пока только свидетели, однакоименно у вас в руках оказались вещи из квартиры убитой. Ты, Симакова, знаешьвсех жильцов третьего подъезда, да и ты, Рюриков, тоже. Вам известно, что всороковой квартире проживала одинокая, беззащитная женщина. Вот вы и решилисьна ограбление с убийством.