— Нет у него волос. Лысый он, и голова вся черная,блестящая, и рожки торчат, маленькие такие, красненькие.

— Как тебе показалось, он худой или толстый?

— Плечи широкие, но не толстый.

— Он при тебе со скамейки не вставал?

— Нет.

— То есть какого он роста, ты не видела?

— Да он любого может быть роста, какого захочет такого ироста, хошь, как мышка, хошь, больше слона.

— Ты говоришь, он послал тебя матерно. Какой у него былголос?

— Визгливый, противный.

— Визгливый? То есть высокий? Может, вообще женский?

— Да хрен его знает, — махнула рукой Сима, — какая разница?Он может любым голосом разговаривать. Хошь, басом, хошь, тенором или вообщевысокой сопраной. На меня он завизжал, как свинья.

— Ну да, понятно, — кивнул Илья Никитич, — а сзади,говоришь, он выглядел нормально?

— Нормально. Майка синяя.

Илья Никитич тут же, совсем некстати, вспомнил, что у Люсибыла футболка синего цвета, и грустно спросил:

— А как же рога? Разве их не видно было сзади?

— Да чего там, видно не видно? Ну, вот представь, ты себеидешь тихо-мирно, к контейнеру за посудой, как нормальный человек, в натуре, нусидит парень какой-то на лавочке. Ты что, будешь его рога разглядывать? Яподумала, это кепка у него такая.

— То есть на нем был головной убор с маской, — усталовздохнул Илья Никитич и взглянул на участкового, — знаете, есть такиеспециальные магазины, там продаются маски-страшилки. Вот наш убийца и напялилна себя маску черта с рожками. Шутник.

— Не верите? — взвизгнула Сима. — Думаете, он мне спьянупомерещился? Нет, — она замотала головой, — пришли последние времена. Он будетеще убивать, без разбору, всех подряд, праведников и грешников, вы хоть всюментуру на уши поставите, ни фига вы его не поймаете.

Близняшки вышли из особняка, в котором находилась редакцияжурнала «Блюм», и направились к Старому Арбату. У них было три часа до встречис фотографом Кисой и десять рублей на двоих. Это два пирожка с капустой либодве порции мороженого. Они приехали в Москву из Лобни семичасовой электричкой,встали очень рано и не успели позавтракать, а Солодкин не предложил им дажекофе.

Весной им исполнилось семнадцать. Теперь у них появиласьвозможность раз в неделю ездить в Москву и завелось немного денег на карманныерасходы. Им нравилось шляться по городу. Они, выросшие в подмосковныхспецинтернатах и детских домах, за бетонными заборами, пьянели от запахабензина и горячего асфальта, от блеска, шума, от пестрой уличной жизни, отшикарных магазинов, ресторанов, лимузинов, от мужских взглядов, от собственныхотражений в зеркальных витринах.

На них оглядывались даже дети и старики. Возле них тормозилииномарки. Их ноги, плечи спины отливали медовым загаром, их длинные белокурыеволосы развевались и сверкали на солнце. Обе высоченные, сто восемьдесят плюсдесять сантиметров «платформы», обе тонкие как афганские борзые, и совершенноодинаковые во всем, кроме возраста. Одна старше на полчаса, и точно неизвестно, какая именно.

Денег у них было страшно мало, они постоянно, напряженнодумали о деньгах, разглядывали наряды в витринах эксклюзивных магазинов, и отэтого их голубые глаза делались еще прозрачней и ярче, а щеки наливались нежнымрумянцем. Им приходилось постоянно одергивать друг друга. Слишком многое былозапрещено уставом семейного детского дома «Очаг», в котором им довелосьпровести последние семь лет. Они не имели права вступать в разговоры снезнакомыми людьми, привлекать к себе внимание, заходить в дорогие магазины,покупать сигареты и спиртное. С семнадцати им разрешили курить, но сигаретывыдавали в «Очаге», пачку «Честерфильда» на двоих на три дня.

— Надо было у Солодкина хотя бы сигарет стрельнуть, —вздохнула Ира, доставая из сумочки пачку, в которой осталось всего две штуки.

— Да, надо было, — рассеянно кивнула Света. Она щурилась,тонкие ноздри трепетали. Перед сестричками был Старый Арбат, и от голодакружилась голова. Запахи сводили с ума. Пахло шашлыком, жареными цыплятами,теплой сдобой, в открытых уличных кафе играла музыка. Девочки остановились,наблюдая сквозь решетку увитую плющом, как накрывают столы в дорогом уютномгриль-баре. Взлетали белоснежные крахмальные скатерти, неспешно проплывалилощеные официанты в бабочках, у входа красовалась яркая вывеска, рекламирующаябизнес-ленч всего за шестьсот пятьдесят рублей.

— Давай хоть мороженого купим, — простонала Света, взглянувна заострившийся бледный профиль сестры.

— Не хочу, — помотала головой Ира, — не желаю я жрать этопоганое мороженое. Хочу бизнес-ленч, на белой скатерти, и чтобы такой вотгладкий холуй обслуживал.

— На бизнес-ленч надо заработать, — уныло усмехнулась Света.

— Ага, вон ту обменку грабануть. У тебя случайно в сумочкепушка не завалялась? О-ой, как жрать хочется, сил нет! — Ира закатила глаза.Она умела делать это очень страшно, в глазницах были видны только белки. Светатоже умела, но никогда не делала.

Много лет назад старенькая санитарка в детдоме сказала, чтоесли кто-нибудь напугает в этот момент, то глаза останутся белыми и слепыми навсю жизнь. Света пыталась отучить сестру от идиотской привычки, но Ира неподдавалась воспитанию, ей нравилось делать то, чего нельзя, пусть даже самойсебе во вред. Она стояла перед сестрой, изредка моргая, показывая перламутровыебелки в тончайшей нежно-розовой сосудистой паутинке. Она все время кого-тоиграла, могла спародировать любого человека, зло, смешно и очень похоже. Сейчасона не просто гримасничала. Она готовилась стать живой карикатурой.

Оглянувшись, Света заметила беременную слепую нищенку. Молодаяженщина стояла в двух шагах от них, у входа в гриль-бар. Глаза ее были затянутымутными, как медузы, бельмами. На ней был мужской пиджак в клеточку, подпиджаком короткий, выше колен, ситцевый сарафан в цветочек. Он туго обтягивалогромный овальный живот с пупочной ямой посередине. Казалось, тонкиеискривленные ноги в голубых варикозных буграх едва удерживают вес живота, вкотором вполне могла уместиться двойня. Нищенка водила руками по воздуху,гнусаво бормотала:

— Люди добрые, помогите, чем можете…

Света перевела взгляд на сестру и увидела то, что ожидалаувидеть. Белые глаза, оттянутые вниз уголки рта, выпяченный живот, руки,ощупывающие теплый воздух, ноги, чуть согнутые в коленях, имитирующие уродливуюкривизну.

— Люди добрые, помогите… — жалобно заголосила Ирина, вточности копируя тягучую гнусавость нищенки, — рожаю, помогите! Ой, щас какрожу прям здесь, в натуре, сразу двоих, ох, не могу, помогите, хочу косухузелеными, только косуха спасет молодую мать!