— Ну Ромик, чего только не случается на мокрых лестницах, да еще и в полумраке.

— И ты, конечно, по доброте душевной ее выслушала, а потом по той же доброте сдала. А ее показания использовала против меня…

Она перебила мои слова каркающим смехом.

— Милый, ты знаешь меня лучше всех, вернись ко мне. Мы забудем все плохое и будем счастливы.

— И теперь, — продолжил я, не обращая внимания на ее влажный взгляд и слова, от которых к горлу подкатывала тошнота. — Ты хочешь росчерком пера лишить больницу не только престижной лаборатории, но и одного из лучших хирургов в городе.

Это если без ложной скромности.

— Что только ни сделает опечалившаяся женщина, чтобы вернуть любовь всей своей жизни, — произнесла она вкрадчиво и встала из-за стола. Медленно, должно быть думала, что соблазнительно. Наверное, так и было, но не для меня.

— Любовь? — теперь рассмеялся я. — Ты даже не знаешь, что такое любовь. Твоя единственная дочь как рабыня в доме, а муж давно заглядывается на малолеток.

Она резко изменилась в лице. Черты стали острее, а голос выше.

— Тебя это не касается! Ты ничего не знаешь о моей жизни.

— Да все всё знают! — рявкнул я, сжимая руки в кулаки, которыми мне хотелось придушить суку. — Ты рушишь свою семью, в мою-то какого хрена лезешь?!

Марина прищурила глаза и в пару шагов преодолела расстояние между нами. Пришлось попятиться.

— Ты вернешься ко мне, — прошипела она, смотря хоть и снизу вверх, но казалось, что наоборот, — иначе никогда больше не будешь практиковать. Стоит твоя Анечка таких жертв?

— Вообще не смей своим грязным ртом произносить ее имя. Я скорее сдохну, чем снова нацеплю ошейник и встану перед тобой на колени.

С этим я и наплевал на свою карьеру и будущую успешную, обеспеченную жизнь. Оставалось надеяться, что Аня примет меня таким.

— Расследование министерства будет идти два года, — сделал я последнюю попытку выкрутиться.

— Верно, — зло усмехнулась она и провела наманикюренным пальчиком по моей груди. Казалось, что когтем. — И на эти два года тебя лишат лицензии. Не проще ли просто послушать меня, мой сладкий?

— Не проще.

— Ошейник могу нацепить и я. Мне нравится твоя грубость.

— Неинтересно, — сказал и развернулся к двери.

Все кончено. Когда инспекция начнет копаться, она найдет даже то, чего не было никогда.

— Стой, — схватила она меня за локоть, когда я взялся за ручку двери, готовый распрощаться с тем, о чем мечтал всю жизнь. Наверное, это почти то же, что сломать руки. Или вовсе их отрезать.

Так я и думал, пока слабая надежда на спасение не забрезжила на дне моего отчаяния, когда Марина шепнула:

— Один раз.

— Не понял, — буркнул я скорее двери, не желая оборачиваться.

— Один раз, прямо сейчас. И я отдам тебе все документы с внутренним расследованием.

— Копии?

— И их тоже и даже расписку напишу, что к тебе как к специалисту претензий не имею.

Меня прибило грузом выбора. Можно и дальше продолжать бороться с этой акулой, которая сгрызала неугодных на обед и точила ими свои клыки, а можно нагнуть ее, трахнуть и вернуться к работе.

Не будет ни страха, с которым я жил последнее время, ни беспокойства, заливаемого вискарем, ни проблем с инспекцией. Ничего.

Один спуск спермы, один ее визгливый оргазм.

Все было бы хорошо, если бы не внутренний голос, что так настойчиво и любовно шептал: «Аня, Анечка, малыш».

Выбор был даже не между тем, трахнуться или нет. Выбор был между тем, быть с Аней или расстаться. Потому что я физически не смогу ее обманывать, да она и сама меня быстро раскроет. Или ей скажут. Добрые люди всегда найдутся. Все тайное всегда становится явным.

А если отказать?

Пойти дальше своей дорогой. Жить, как все, просто работать и забыть об успешной карьере. Вот только печаль я буду заливать алкоголем, а злость на несправедливость срывать на самом близком человеке.

Аня пострадает в первую очередь. Тупик, куда ни посмотрит. Аня все равно будет страдать. Вопрос в том, как долго.

Марина положила руку мне на плечо, чуть сжав, другой поглаживая живот и подбираясь к ремню, пока я размышлял, приложившись лбом к пластику двери.

Все кончено. Да здравствуй карьера, да прости меня, Аня.

Я резко развернулся и схватил Марину за запястье, крепко сжав, чувствуя острый позыв к рвоте.

Какой уж тут трах, тут возбудиться бы…

— Пиши расписку. Копии мне. Прямо сейчас, дрянь, и готовь задницу. Не думай, что я собираюсь нежничать.

Взор Марины стал алчным, и она кинулась выполнять мои требования, не забыв запереть двери на ключ. Кто вообще хочет нежности, это же не Аня.

И пока она писала, я внутренне прощался с моей девочкой. Прямо сейчас она блещет на сцене, ловит овации и сияет ярче всех звезд. Сияй, Аня. Теперь без меня. Хотелось с ней поговорить, но телефон остался в лаборатории, да и не к чему это. Все, что нужно, я скажу вечером.

Марина отослала помощницу по какому-то неважному делу, и мы приступили к главному исполнению договора. Никогда еще она так долго не дрочила мне член. Никогда еще меня не рвало в туалете после секса. Никогда еще я не хотел убиться об ближайшую стену, понимая, что просрал. Шлюха, теперь это слово в полной мере подходит и мне.

Когда на пути к раздевалке взглянул в телефон, увидел несколько пропущенных от Ани, в восемнадцать ноль-ноль. Странно. Не со сцены она же мне звонила. Набрать не успел, телефон зазвонил сам.

— Рома, — рявкнул в трубку Афанасьев.

— Чего тебе?

— Мне ничего, а вот Синицыну чуть не изнасиловали.

— Где она?! — чуть ли не подпрыгнул я, забывая обо всех своих переживаниях и тут же сдирая куртку с вешалки.

Из головы разом выскочили все мысли. А вот желание убивать стало неимоверным.

Что за сука?! Кто посмел?! Впрочем, разве не ясно?! Убью Веселова! Размозжу голову только за то, что подумал о такой низости.

— На сцене, скоро окончание, но она выдыхается. Ей нужен стимул закончить. Давай быстрее.

Эти придурки еще и на сцену ее выпустили?! Хотя, с другой стороны, это правильно. Больше работы, меньше плохих мыслей.

Теперь мои собственные мысли о расставании стояли не на первом месте. Теперь все мое сознание всецело принадлежало Ане.

— Что значит чуть? — спросил я Афанасьева, когда на удивление быстро добрался до академии.