Мою матушку звали Бетси Мэй Борден (в девичестве Робертсон),а отца – Джозеф Эндрю Борден. У меня было семеро братьев и сестер, но двоеумерли в младенчестве, до моего появления на свет. Я не был ни старшим, нимладшим из детей; мать с отцом меня особо не выделяли. С братьями и сестрами(впрочем, не со всеми) мы кое-как ладили.

В возрасте двенадцати лет меня забрали из школы и пристроилик делу в колесной мастерской. Так началась моя взрослая жизнь, в том смысле,что теперь я проводил больше времени среди взрослых, чем среди сверстников, аглавное – мое собственное будущее стало принимать реальные контуры.

Два момента повлияли на меня кардинальным образом.

Во-первых, я просто-напросто научился работе с деревом. Еговид и запах были мне привычны с рождения, но прежде я не догадывался, какиеощущения возникают у человека, который поднимает с земли брус, вонзает в неготопор или орудует пилой. Стоило мне всерьез заняться столярным делом, как япроникся уважением к дереву и понял, чего можно достичь с его помощью.Правильно высушенное и умело распиленное дерево обнаруживает свою естественнуюфактуру; это красивый, долговечный и податливый материал. Дереву придаетсялюбая форма; оно сочетается практически с любыми другими материалами. Его можнокрасить, бейцевать, обесцвечивать, гнуть. Оно необыкновенно и вместе с темзаурядно; любой предмет, изготовленный из дерева, воспринимается как надежный ипривычный, а потому не бросается в глаза.

Иными словами, это идеальный материал с точки зренияиллюзиониста.

В мастерской мне, хозяйскому сыну, не давали никакихпоблажек. В первый же день меня поставили на самую тяжелую и неблагодарнуюработу – вместе со вторым подмастерьем отправили на распилку бревен. Мыежедневно брались за дело в шесть утра и не разгибали спины до восьми вечера;нам полагалось только три кратких перерыва, чтобы утолить голод. Не знаю, какоезанятие могло бы натренировать мое тело лучше, чем двенадцатичасовой рабочийдень в мастерской; это же ремесло внушило мне опасливое, но благоговейноеотношение к древесине. После этого многомесячного посвящения в ремесло меняперевели на менее тяжелую и более ответственную работу: я учился отмерять, обтачиватьи шлифовать дерево для колесных спиц и ободов. Теперь я постоянно находилсясреди тележных и прочих мастеров, что работали на моего отца, и реже виделся сприятелями-подмастерьями.

В один прекрасный день, примерно год спустя после того какменя забрали из школы, в мастерской объявился новый работник по имени РобертНунэн; его подрядили восстановить разрушенную ураганом заднюю стену двора,которая давно требовала ремонта. Появление Нунэна и стало вторымобстоятельством, определившим мое будущее.

Погруженный в работу, я не обратил на него никакоговнимания, но в час дня, когда наступил перерыв, Нунэн присел вместе со всеми заверстак, служивший нам обеденным столом, достал из-за пазухи колоду карт ипредложил любому желающему «угадать дамочку». Старики, подняв его на смех,советовали нам не попадаться на эту удочку, но кое-кто все же решил посмотреть,что будет. Из рук в руки начали переходить скромные суммы денег; у меня-то вкарманах гулял ветер, но нашлось двое-трое любопытных, которые были не прочь рискнутьпарой монет.

Больше всего меня поразило, сколь непринужденно и ловкоНунэн обращался с картами. Как уверенны и точны были движения! Он все времячто-то негромко приговаривал, словно увещевая нас, зрителей, а самдемонстрировал три карты разного достоинства, потом быстрым, но плавнымдвижением опускал их рубашкой кверху на лежавший перед ним ящичек и начиналпередвигать их своими длинными пальцами, после чего делал паузу и предлагал намугадать даму. Мастеровые не отличались особой зоркостью; им намного реже, чеммне, удавалось проследить за перемещением нужной карты (хотя и я ошибался чаще,чем угадывал правильно).

Потом я спросил у Нунэна:

– Как у тебя так ловко получается? Можешь меня научить?

Сперва он отнекивался, повторяя, что это сущая безделица, ноот меня не так-то просто было отвязаться.

– Мне нужно понять, как это выходит! – твердиля. – Дама кладется посредине, ты передвигаешь карты всего два раза, и онаоказывается совсем не там, где ждешь. В чем тут секрет?

И вот однажды, дождавшись перерыва, он, вместо того чтобыоблапошивать мастеровых, позвал меня в пустующий угол тележного сарая ипоказал, как нужно манипулировать тремя картами, чтобы движения обманывалиглаз. Две карты – даму и любую другую – требовалось легко держать, одну поверхдругой, между большим и средним пальцами левой руки, а третью карту – в правой.Раскладывая карты на столе, он делал перекрестное движение руками, его пальцыедва заметно касались столешницы и на мгновение замирали, отчего создавалосьвпечатление, будто первой выкладывается именно дама. Но в действительностипочти каждый раз на стол незаметно соскальзывала совсем другая карта. Этоклассический карточный фокус, который так и называется – «три карты».

Когда до меня дошла эта хитрость, Нунэн продемонстрировалеще несколько трюков. Он показал, как задерживать карту в ладони, как делатьперехлест, как снимать, чтобы задуманная карта сдавалась первой или последней,и как заставить доверчивого зрителя из сложенных веером карт выбратьзадуманную. Все это Нунэн проделывал небрежно, желая скорее порисоваться передмальцом, нежели поделиться своим умением; ему, видно, было невдомек, с какойжадностью впитывал я его науку. Когда он закончил, я попытался проделать фокус сдамой, но карты разлетелись по полу. Я сделал еще одну попытку, потом еще иеще. Нунэн давно потерял ко мне всякий интерес и вернулся к работе. Ближе кночи, перед сном, я все-таки освоил «три карты» и принялся разучивать другиефокусы, которые видел лишь мимолетно.

Настал день, когда Нунэн, докрасив восстановленную стену,ушел восвояси и, стало быть, исчез из моей жизни. Больше я его никогда невидел. Но он разбередил мальчишескую душу. Я дал себе зарок во что бы то нистало овладеть искусством ловкости рук, которое (как я узнал из книжки,незамедлительно взятой в библиотеке) называется манипуляцией, а по-ученому –престидижитацией.

Вот что определило ход моей жизни в течение последующих трехлет. Во-первых, я быстро взрослел и превращался из подростка в мужчину.Во-вторых, отец очень скоро понял, что я уже выучился на плотника и способен набольшее. Наконец, в-третьих, я неустанно тренировал руки, чтобы показыватьфокусы.

Эти приметы моего существования переплетались друг с другом,как волокна каната. И отцу, и мне самому нужно было зарабатывать на жизнь,поэтому меня никто не освобождал от изготовления бочек, тележных осей и колес,но когда выпадала свободная минута, либо сам отец, либо кто-нибудь издесятников посвящал меня в тонкое ремесло краснодеревщика. Отец хотел направитьменя по своим стопам. Если бы я не обманул его ожиданий, то по завершении моегоученичества он бы купил для меня мебельную мастерскую, чтобы я поставил в нейдело по своему усмотрению. Он мечтал, что в старости уйдет на покой и будет мнепомогать. Иначе говоря, отец раскрыл передо мной собственные несбывшиесянадежды. Мои успехи в работе по дереву напомнили ему о честолюбивых помыслахего юности.