Выйдя из подворотни, Ефим сразу попал в круговоротпорядочного движения людей и машин, уминавших серый, перемешанный с солью снег.Около всех киосков, расположенных против дома и у метро, топтались и дышалипаром терпеливые темные очереди: в одном - за пломбиром в пачках по сороквосемь копеек, в другом - за венгерским горошком в стеклянных банках, в третьемза болгарскими сигаретами "Трезор". Четвертая очередь образовалакривую линию на остановке маршрутного микроавтобуса, связывавшего метро "Аэропорт"с Ленинградским рынком.

В холле производственного комбината было шумнее обычного.Несколько человек толкались у столика усатой брюнетки Серафимы Борисовны,принимавшей заказ на копирку и гэдээровские ленты для пишущих машинок.Поэт-песенник Самарин демонстрировал своей молодой и полной жене новый костюм.Широко расставив ноги, он стоял посреди холла в пиджаке, утыканном иголками, иогромная лисья шапка копной выгоревшего сена неуверенно держалась на голове.Между ног его туда-сюда озабоченно ползал здоровый и краснолицый закройщик СаняЗарубин с клеенчатым сантиметром на шее. Со всех сторон слышны были негромкиеразговоры, заглушаемые время от времени доносящимся из подвала ужасным визгом.Это механик по швейным машинкам Аркаша Глотов, овладев смежной профессией, обтачивалфарфоровые зубные протезы, которые делал, конечно, "налево".

Будучи полностью обеспечен и копиркой, и лентами длямашинок, и даже финской бумагой, Ефим тем не менее протолкался к СерафимеБорисовне и вручил ей извлеченную из портфеля плитку шоколада"Гвардейский". От нее же он узнал, что заказы на шапки оформляетлично директор Андрей Андреевич Щупов, человек новый, строгий и оченьпринципиальный. Определение "строгий и принципиальный" означало, чтоне берет взяток или берет не со всех, в отличие от старого директора, которыйна том и погорел, что брал без разбору. Погорел, впрочем, не так уж и сильно,его перевели директором подмосковного Дома творчества, где он тоже жил нетолько на зарплату.

Очередь к директору начиналась здесь, в холле, и уходила вкоридор к черной директорской двери.

- Кто последний за пыжиком? - шутя спросил Ефим. Последнимбыл юморист Ерофеев, мрачный пожилой человек со шрамом на левой щеке.

- За пыжиком, милейший, в очереди не стоят,- назидательнообъяснил он Ефиму.- Пыжика приносят на дом, говорят "спасибо" икланяются. Стоят за мехом попроще.

Ефим обратил внимание, что составлявшие очередь писателитоже о своих головных уборах подумали. Некоторые были, как он, без ничего, другиев кепках и шляпах, а Ерофеев мял в руке милицейскую шапку со следом отзвездочки. Ратиновое пальто на Ерофееве было расстегнуто и открывало длинныйтемный пиджак с двумя рядами орденов и медалей. "Вот дурак-то!"подумал про себя Ефим, ему следовало не писать о своих наградах, а нацепить их.Хоть и невысокого достоинства, а впечатление производят.

Он стал за юмористом и, не теряя времени даром, достал изпортфеля экземпляр "Лавины", развернул на колене и на титульном листеразмашисто начертал: "Андрею Андреевичу Щупову в знак глубокого уважения.Е. Рахлин".

- Какое сегодня число? - спросил он у Ерофеева и, проставляядату, услышал:

- Фима!

Оглянулся и увидел сидевшего за журнальным столиком у окнасвоего бывшего однокашника по Литинституту прозаика Анатолия Мыльникова втяжелой нараспашку шубе. Лицо у него было красное, как из бани, виски блестелиот пота, седоватая прядь волос закрутилась и слиплась на лбу.

- А я тебя не заметил,- сказал Ефим виновато.- Ты тоже зашапкой?

- Нет,- поморщился Мыльников.- У меня своя, вот.- Он показална шапку, которую держал на коленях.- Это барсук. Мне тут один алкаш обещалимпортные краны для ванной, вот я и жду. Садись, пока место есть.

- А я думал, ты за шапкой,- сказал Ефим, присаживаясь ипочему-то вздохнул.- У меня, честно говоря, тоже есть шапка. Волчья. Мне ееподарили оленеводы. Но если дают, почему же не взять?

- А, ты эти шапки, которые здесь шьют, имеешь в виду! Такэто я давно уже, месяца два тому назад, получил и отдал племяннику. Он какувидел ондатру, так чуть с ума не сошел.

- Тебе дали ондатровую шапку? - удивился Ефим

- Да,- рассеянно подтвердил Мыльников,- ондатровую. А что?

- А ничего,- скромно сказал Ефим.- Баранову, например, далииз кролика. Ну, ты же у нас,- Ефим льстиво улыбнулся,- живой классик.

Карьера Мыльникова по непонятным Ефиму причинам сложиласьболее успешно, чем его собственная, хотя Мыльников писал не только о хорошихлюдях, писал не так много и печать его больше ругала, чем хвалила. Нообруганные книги Мыльникова привлекли внимание, были переведены на несколькоязыков, и начальству приходилось с этим считаться. Мыльникова, несмотря наругань, продолжали печатать и даже выпускали за границу в составе разныхделегаций и отдельно. Наблюдая за карьерой Мыльникова, Ефим видел, что длябольшого успеха гораздо выгоднее время от времени вызывать недовольствоначальства, но при этом уметь балансировать и что одни только хвалебные отзывыкритиков на самом деле ничего не значат: тебя одновременно и хвалят ипрезирают.

На свои заграничные гонорары Мыльников купил себе экспортную"Волгу" (другие писатели, в лучшем случае, ездили на"Жигулях"), видеомагнитофон, а дома угощал гостей виски и джином.

Сейчас он рассказывал Ефиму о своей недавней поездке вЛондон, где он прочел пару лекций, давал интервью, видел последний порношедеври даже выступал по Би-би-си. По его словам, он имел в Лондоне бурный успех.

- В "Таймс" обо мне писали, что я современныйЧехов,- говорил Мыльников вполголоса.- В "Гардиан" была оченьположительная рецензия...

Он начал было пересказывать эту рецензию, но тут подошлаЕфимова очередь, и его позвали к директору.

Войдя в директорский кабинет, Ефим увидел за тяжелым столомпод плакатом с портретами членов Политбюро угрюмого человека с деревяннымлицом, не имеющим выражения.

- Здравствуйте, Андрей Андреевич! - бодро поздоровался Ефими тряхнул головой. Он попытался изобразить легкую, открытую и естественнуюприветливость, но под тяжелым взглядом директора съежился, ощущая, как лицосамо по себе сморщивается в угодливую, несчастную и ничтожную вроде улыбку.

Директор ничего не ответил.

Перегибаясь под тяжестью потфеля на одну сторону и чувствуяво всем теле жалкую суетливость, Ефим продвинулся к столу, на ходу нелепоулыбаясь и кланяясь.

- Рахлин Ефим Семенович,- назвал он себя и посмотрел надиректора, надеясь, что тот тоже представится. Но Андрей Андреевич продолжалсмотреть на Ефима недружелюбно и прямо, не ответил, не встал, не подал руки, непредложил даже сесть.

Обычно руководители мелких обслуживающих организаций были списателями вежливей.