а Костромин выглядел настоящей размазней. Дурацкое голосование устроил: кто — «за», кто — «против»? Ему бы ворон в небе считать, а не собрание вести — лопух несчастный!

Лена не принимала участия в общем гомоне. В сумочке у нее лежало нераспечатанное письмо из Полтавы, Лена вынула его из почтового ящика перед самым уходом на работу и могла бы прочитать не один раз, но не хотела делать этого на ходу, наспех. Другое дело — вечером, дома, когда уложит Машу, включит настольную лампу и станет неторопливо вчитываться в четкий и крупный почерк матери — почерк учительницы. Отец обычно приписывал в конце несколько строчек, а мама подробно рассказывала о домашних делах, давала всяческие наставления относительно Машеньки. Письма всегда начинались одинаково: «Дочка, у нас все хорошо, волнуемся за тебя». Она щадила самолюбие Лены и, с тех пор как та развелась с Сережкой, никогда не спрашивала, как собирается дочь жить дальше, не думает ли снова выходить замуж, хотя Лена чувствовала: мать переживает, терзается, может быть, даже ругает себя за то, что отпустила дочь в Москву, если бы та выходила замуж в Полтаве, было бы время присмотреться к человеку поближе, что-то посоветовать… «Милая мама, — думала Лена, — ты так хорошо меня всему учила, и я помню все твои советы, но что делать с ними, не знаю, и разве я виновата, что моя семейная жизнь оказалась совсем другой, чем я ее представляла?»

Игорь продолжал доклад, но Лена слушала его невнимательно. И она не сразу услышала, когда Смирнов стал говорить о ней. Он осуждал пассивность некоторых комсомольцев и вот теперь назвал ее фамилию. «Возьмем, к примеру, комсомолку Василенко, — сказал Игорь. — Никакого участия в общественной жизни она не принимает. Больше того, редко посещает наши собрания. Намечается собрание — у Василенко один ответ: надо забирать ребенка из детского сада. — Игорь сделал небольшую паузу и добавил: — И это почти постоянно. Странное совпадение!»

Лена почувствовала, как кровь прилила к лицу, ей сделалось жарко. «Что он говорит? За что? Он понимает, что говорит? Почему его никто не остановит и не скажет, что я беру Машку из сада каждый день и собрание здесь совершенно ни при чем? Почему никто не объяснит ему, что я одна, что, кроме меня, Машку некому взять из детсада? Ведь я ему тысячу раз это объясняла, он что же, мне не верит?»

Дальше Игорь говорил о комсомольской дисциплине, о чувстве ответственности, и, хотя эти слова не были никому адресованы конкретно, Лене казалось, что это опять упреки ей и что все сейчас думают тоже о ней, смотрят на нее и осуждают.

Да, она не общественница. Но сколько раз выручала девчонок, когда те не успевали с проектом: «Леночка, помоги, Леночка, выручай!» А потом: «Леночка, я тебе по гроб жизни обязана, чем тебя отблагодарить?» Правда, дарили ей и конфеты, и косметику, и игрушки для Машеньки, но разве она из-за подарков помогала?

— Есть вопросы к докладчику? — спросил Костромин.

И когда Светлана Гаврикова сразу же подняла руку, Лена ожидающе замерла, надеясь, что теперь-то все разъяснится и несправедливость будет немедленно посрамлена. Конечно же Светка ему все скажет! Она еще с утра бегала по институту, грозилась, что приготовила против Игоря такую «бомбу», о которой он и не подозревает.

— В докладе говорилось, что у нас хорошо налажена культурно-массовая работа, — с резкой ноты, иронично начала Светлана. — Это так, Игорь? Я правильно поняла?

— Ну, правильно, — угрюмо согласился Игорь.

— А я скажу откровенно, даже резко. — Светлана многозначительно помолчала, обвела всех взглядом и сказала зазвеневшим от волнения голосом: — Культурно-массовая работа ведется у нас недостаточно хорошо. Она организована просто плохо. Мы только один раз в театр ходили, да и то в последний день некоторые девчонки от билетов отказались, пришлось их перед самым входом распродавать. А выставку Тутанхамона так и не посмотрели. Вот в других организациях…

— Извини, — перебил ее Костромин. — У тебя вопрос или выступление?

— У меня и вопрос и выступление, — замялась Светлана.

— Так в чем же состоит вопрос, я что-то не пойму? — снова спросил председатель.

— Не хотите понимать, и не нужно, — окончательно обиделась Светлана. — А все-таки я успела высказать свое мнение, — с гордостью заключила она и победоносно взглянула на Игоря.

Лена выслушала сбивчивые слова Светланы разочарованно. Теперь полгода будет носиться по институту: «Вы слышали, как я выступила против Смирнова? Вы знаете, как я поставила Смирнова на место?»

После Светки выступила Лида Краснова. Она говорила бесстрастно и сухо, повторила многое из того, что сказал в своем докладе Игорь, только не называя фамилий. А потом образовалась пауза. Костромин меланхолически спрашивал: «Кто будет выступать? Никто не хочет выступить?» — и, ожидая поддержки, посматривал на Игоря. Молчание затягивалось. Все отводили глаза друг от друга и больше всего — от Костромина. Тогда подал голос инструктор райкома:

— В докладе были подвергнуты критике некоторые комсомольцы. Может быть, они хотят дать объяснение своим поступкам?

И хотя никто не назвал фамилию Лены, все посмотрели в ее сторону. Она продолжала сидеть, но уже чувствовала, что сейчас встанет и обязательно скажет все, что думает об Игоре, о его фамильярности, о плоских его шуточках и похлопываниях по плечу. И про липовые его семинары скажет… Впрочем, нет, это говорить она не станет — это будет выглядеть как сведение счетов. Но все равно… Тогда она скажет, какие подруги черствые и равнодушные. Что в конце концов она теряет?

Костромин тоже повернулся к ней и спросил:

— Василенко Лена, вы ничего не хотите сказать?

Лена поднялась и почувствовала, что волнение и обида мешают ей говорить.

— Меня критиковал Игорь за пассивность, — начала она тихим голосом. — Я действительно несколько раз пропускала собрания, — сказала Лена еще тише и замолчала.

— У нее же ребенок! — возмущенно крикнула Светлана, и все одобрительно зашумели.

— Это не оправдание! — отрезал Игорь. — Мало ли что ребенок! Комсомольская дисциплина для всех одинакова. Даже для ребенка, — добавил он насмешливо и тихо, адресуясь к преданной своей единомышленнице Лиде Красновой. Подождал, какая последует реакция на его слова, убедился, что никто его не поддержал,