Хуже было с другими. Когда Лена спрашивала без предисловий и околичностей: «Почему опоздали с перерыва?» — то чувствовала: здесь что-то не так, не совсем так.

Но постепенно она разработала целый ритуал расспросов. Подходила к очередной своей «жертве» и с легкой иронией, как бы приглашая человека в соучастники заговора, сообщала, что местком и группа народного контроля проводят рейд по проверке трудовой дисциплины. Дальше голосом, исполненным сострадания к самой себе, говорила, что выбор, неизвестно почему, пал на нее. Потом делала паузу, чтобы можно было оценить всю нелепость ситуации, и продолжала уже с большей уверенностью: сами понимаете, мне не очень приятно расспрашивать, кто и почему  з а д е р ж а л с я  после перерыва. Я знаю, что у вас была какая-то серьезная причина, поэтому, пожалуйста, скажите мне, чтобы я могла записать в рапорт.

Говорила, а сама то умилялась изобретательности своей, то окатывало вдруг с головы до ног чувством неясного страха: возьмет кто-нибудь за локоть, отведет в партбюро и скажет: забирайте свою актрису, незачем важное дело превращать в спектакль! Но все обошлось, Галина Николаевна ее благодарила, хвалила за умение найти подход к людям, ведь проверять тоже можно по-разному… А Лена испытала облегчение, когда проверка наконец кончилась.

8

Ее позвали к телефону, и настроение сразу испортилось — не иначе как из детского сада, опять скажут: приезжайте за девочкой, у нее температура.

Но это звонил Валентин.

— Я боялась, что вы больше не позвоните, — сказала она.

— Почему?

— Ну… В общем, очень глупо все получилось тогда. Не сердитесь на меня, ладно?

И опять Валентин говорил своим привычным тоном и опять рассказывал что-то забавное, а Лене делали знаки: хватит болтать, телефон всем нужен; она отчаянно жестикулировала: очень важный разговор! — хотя важного в нем не было ровным счетом ничего, важным был только факт, что он опять позвонил.

— Я что-нибудь придумаю скоро, — пообещала Лена вдруг, без всякой связи с тем, о чем говорил ей Валентин. — Придумаю что-нибудь. В субботу, например, я отведу дочку к свекрови и буду вечером свободна. Нет? Ну, тогда в воскресенье, но только до шести часов. Тоже не получится? Ну, тогда на той неделе договоримся. Что-нибудь придумаю.

Лена попрощалась с легким разочарованием. Ей казалось, что, услышав про субботу, Валентин обрадуется и тут же назначит свидание, но он почему-то смутился и ушел от разговора. Странно! То звонит, уверяет, что хочет ее видеть, а то — в выходные дни и не может. Наверное, все же он обиделся. Ну что ж, его дело! Лена, немного расстроенная, подошла к кульману, где ее нетерпеливо поджидала Светлана, готовая ради свежих новостей заключить перемирие.

…Встретились они с Валентином только через полторы недели, в среду. У выхода из метро, где продавали горячие пирожки, Лена задержалась.

— Не успела пообедать, — объяснила она Валентину и виновато улыбнулась. Валентин предложил пойти в ресторан. Там, правда, пирожков нет, заметил он, ответно улыбаясь, но тоже бывают вкусные вещи. Ему понравилось, что Лена не стала ломаться, сразу согласилась.

— Только, пожалуйста, ненадолго, — попросила она. — Я оставила дочку у соседки, а та рано ложится спать. Даже раньше Машки, — прибавила Лена веселым голосом.

Она обратила внимание, как Валентин старался держаться непринужденно, небрежно, но от этого его неловкость и скованность становились еще заметнее. «Сережка, — подумала Лена, — куда уверенней». И, отметив это, поймала себя на мысли, что уже не раз сопоставляет их — Сережку и Валентина, сопоставляет, правда, непроизвольно, но и это все равно было нелепостью, кто ей они: один уже не муж, другой… еще?.. Что за глупости! Другой вообще никто.

Когда Валентин неловким жестом протянул ей меню, она, увидев длинные столбцы замысловатых названий, тут же закрыла твердую глянцевую обложку:

— Мне, если можно, какой-нибудь овощной салат и кусок мяса, как бы он здесь ни назывался. — И улыбнулась извинительно: я, мол, понимаю, так в ресторане не принято, здесь нужно долго и тщательно обсуждать каждое блюдо, но я вот такая, что с этим поделаешь?

Ей было хорошо, и ее даже не терзало неприятное воспоминание о неудавшемся походе в кафе. В конце концов ничего страшного не произошло, а Валентину, наверное, было полезно посмотреть на детей вблизи, может, когда-нибудь и у него будут собственные, пусть знает, что это такое.

Она уже отметила манеру Валентина: говорить много, но о себе ничего, то есть ничего из того, что интересовало ее в первую очередь. Ей хотелось спросить, есть ли у него девушка, и хотя Лена понимала, что спрашивать об этом неловко и даже глупо, вопрос этот упорно вертелся на языке. А Валентин явно чего-то недоговаривал; рассказывая о себе, он вдруг умолкал или резко менял тему. И даже невинные (хотя и со значением заданные) вопросы Лены о том, как Валентин провел субботу и воскресенье, вызвали у него явное смущение — он ответил что-то неопределенное, а потом пустился в длинные рассуждения о том, какое зло таят в себе два выходных и насколько приятнее и проще проработать пять дней, чем субботу и воскресенье провести в безделье.

— Не знаю, не знаю, — возразила Лена, — у меня эти два дня пролетают в одно мгновение. Да и что бы я делала, если бы их не было? Хоть отоспаться можно.

«Спросить или нет? — в то же самое время думала она. — В конце концов почему я не имею права спросить его, если он ничего не рассказывает о себе?»

— Валентин… — Лена замялась, не решаясь назвать его ни на «вы», ни на «ты», потом закончила храбро: — Почему ты не женишься?

— Почему?.. — Валентин смутился и заерзал на стуле. — Видишь ли…

— Ты, наверное, уже женат? — полувопросительно, полуутвердительно высказала Лена вдруг пришедшую ей на ум догадку. — Так ведь?!

— Как бы тебе сказать?.. Видишь ли…

— Тогда я хочу выпить за твою жену. — Лена попросила резко: — Ну, налей же мне вина! Полнее, полнее! И себе тоже. И