по камням, лежащим в воде. Повенчаться при свечах-соснах. Поцеловаться неловко, несмело под оранжевым дождем заката. Самое ценное в этом мире не стоит ни гроша.

Люся – босиком на мокром плоском камне, в руке – приподнятый подол юбки. Захар – на песке с телефоном.

– Сделай много, пожалуйста. Я хочу, чтобы было из чего выбрать.

Девушка расправила юбку, подбоченилась, заложила руку за голову. Ветерок добавил романтики – пошевелил распущенные волосы.

– Шик! Звезда инстаграма.[3]

– Да ну, – Люся придирчиво листала фотографии. – Здесь я как будто жирная, надо было попросить меня развернуться немного. А тут юбка пузырем…

– Вам, девчонкам, не угодишь.

Захар стоял совсем близко, до Люси доносился чуждый молодой мужской запах – сигарет, мятной жвачки, отцовского одеколона, он соединялся со сладким гнилостным запахом водорослей, подсыхающих на песке.

– У тебя в волосах паучок, – сказал Захар.

Рука протянулась, повисла в воздухе, застыв возле виска девушки.

– Я сниму, можно?

Пальцы юноши неощутимо пробежали по волнам волос. Почти не касаясь.

Будто бы лимонад зашипел у Люси под кожей. Тысячи мелких пузырьков лопались друг за другом, бежали наперегонки.

Будто бы кто-то повернул реле, добавил миру яркости. Сделал его небывалым, ослепительным.

Она зажмурилась.

Захар осторожно взял ее за плечи.

– Я хочу поцеловать тебя.

Люся чувствовала наполненность момента. Дребезжание пространства. Шелест падающих секунд.

– Можно? – спросил Захар с нежным напором.

«Да» – это просто выдох. Так легко произнести. Позволить облачку воздуха соскользнуть с губ.

Стоп.

Люся поймала свое сердце-бабочку в кулак.

Стоп. Как же Тая?

Что бы она сама ни говорила, она страдает. И будет страдать еще сильнее. Люся, как подруга, не могла закрыть на это глаза.

– Не надо, – сказала она. Шажок назад – в безопасный круг личного пространства.

– Блин! Вечно эта кикимора все портит, даже если ее нет рядом! – шепотом выругался Захар себе под ноги.

– Что ты сказал? – Люся не расслышала.

– Ничего, – сумрачно бросил он. – Извини, если что.

– Не обижайся…

Люся чувствовала досаду парня, ей не хотелось оставлять все так – оборванной нотой, прижатой внезапно струной. В ней что-то зарождалось к нему, как бы она ни противилась, ни боролась.

Как же Тая? – шептала совесть.

Люся не может углубить боль лучшей подруги. Она не способна на предательство. Ведь нет?

Что тогда делать? Вероятно, Люся так бы и не сделала выбор, если бы не глупая размолвка между подругами.

Отмечали день рождения Люсиной старшей сестры: наскоро собрали в саду стол из досок, накрыли его клеенчатой скатертью. В считанные минуты на ней возведен был город: столпились ритуальные бутылки с сивушными джинами, стаканы, баночки, вазочки с «фу какой гадостью» – домашними заливными, солениями и маринованиями; расцвели клумбы салатов, разбежались завитки сырных и колбасных нарезок.

Еда – точка фокуса любого праздника.

Еда. Великая и ужасная.

Почему?

Почему люди все сопровождают едой? Рождение. Поступление и выпуск. Подписание, покупка, продажа, получение, ремонт… Соединение двоих в семью. Даже смерть стараются ЗАЕСТЬ.

Столы, столы, столы…

Бесконечная вереница накрытых столов – жизнь – как между зеркалами.

Тая долго раздумывала, прежде чем взять первый кусок.

Каждая трапеза – маленький роман. Свидание.

Сначала нужно присмотреться. Выбрать самое вкусное на вид.

Нужно быть абсолютно уверенной, что ты хочешь ИМЕННО ЭТО.

Иначе и есть не стоит.

Кусок должен нравиться внешне. Ты же не пойдешь в кино со страшным парнем?

Тая собиралась поесть «как человек». Она искренне не хотела бежать к ручью. Она устала: в последнее время слишком часто прибегала она к излюбленному способу ликвидации последствий обжорства. Приходилось даже в жару носить кофточки с длинными рукавами – в них легко прятать знак Рассела, покрасневшие стертые костяшки пальцев.[4]

Если съесть что-то неприглядное или показавшееся невкусным, если доесть из вежливости или экономии, когда не хочешь, – придет чувство вины.

И придется идти делать ЭТО.

Потому еда, которой позволено будет остаться внутри, выбирается так придирчиво, так осторожно.

И не дай бог почувствовать тяжесть в желудке.

Значит, съедено слишком много.

Те, кто советует вставать из-за стола слегка голодным, воистину мудры.

Если в желудке будто бы лежит чугунный шар – надо идти делать ЭТО.

Как бы ни было страшно. Как бы ни было стыдно.

Иначе еда мерзкими теплыми струйками поползет под кожей.

Чтобы навсегда остаться внутри.

Попробовав несколько закусок, Тая поняла, что приближается к той самой черте. Когда нужно либо немедленно выйти из-за стола, либо пуститься во все тяжкие. Чтобы потом, тяжело дыша, умывать в ручье покрасневшее лицо, полоскать рот ледяной водой, от которой сводит зубы, снова и снова, пока не исчезнет окончательно противный, кисло-горький привкус рвоты.

В последний раз.

Ловушка захлопнулась.

Стыдясь просить, чтобы ей подали, Тая сама тянулась через весь стол – положить себе пятую добавку или попробовать то, что еще не успела попробовать. Украдкой она оглядывалась – не замечает ли кто ее неестественного аппетита. На ее счастье, все были поглощены своими порциями и разговорами. Желали здоровья имениннице и чаду, до поры поглощающему закуски через пуповину. Хлопали по плечу смущенного вот-вот-папашу. Обычно люди за праздничным столом не провожают ревниво глазами куски, исчезающие в чужих ртах.

Нормальные люди, конечно.

Ты никогда не будешь нормальной.

Еда навечно останется твоим проклятьем.

Когда отяжелевшая, раскрасневшаяся, осоловелая Тая сгрузилась наконец мешком со стула, на котором сидела, гости начинали постепенно расходиться.

Под шумок собиралась исчезнуть и она, ненадолго, разумеется, а потом вернуться и помочь Люсе убрать посуду.

Но подруга остановила ее.

– Не уходи, пожалуйста, – попросила Люся. – Если ты будешь здесь, он не станет говорить об этом.

– Я скоро вернусь, – в голосе Таи прорезались раздраженные нотки, она нетерпеливо постукивала подошвой сандалии, точно опаздывала куда-то и пережидала досадную задержку. – У меня голова заболела, мне нужно пройтись.

– Давай вместе, я не хочу тут оставаться, – по-прежнему просительно произнесла Люся.

– Нет, – отрезала Таисия, – мне нужно побыть одной.

Люся почувствовала: между ними будто бы что-то обрывается – тонкие шелковые ниточки – одна, вторая, третья.

– Я буду молчать, обещаю.

– Ты не понимаешь? Бывают такие моменты, когда человек хочет остаться один! Совсем! И он имеет на это право, черт возьми!

Переполненный желудок тяготил Таю; от съеденного ей было жарко и нервно – каждая секунда промедления усугубляла тревожное бессилие перед законами жира: наверняка он уже пытался начать всасываться, чтобы портить живот, талию, бедра…

Тая настолько поглощена была в этот момент своей пищевой драмой, что от нее ускользнули отчаянные попытки Люси уйти от соблазна, уцепившись за якорь дружбы.

– Тая… Мне кажется, ты не понимаешь… Как важно мне сейчас… выдержать.

Еда.

Все это