– Слушай-ко, что скажу, у меня вот коровка давеча заболела, – зашептала заговорщическим шёпотом одна из них, такая любопытная, что нос её вытянулся вперёд, как стручок гороха и этот свой длинный нос она и совала во все щели, разнося затем выуженные сплетни по деревне, да и хвастуша была такая, что ещё поискать, и молоко-то у её коровы было самое сладкое, и дом-то самый чистый, и картошка-то самая крупная.

– Так вот, заболела моя Марточка, – продолжала она, – Я уж к ней и так, и эдак, не даёт даже до вымени дотронуться. Оно у неё, как каменное сделалось, а раздоить не даётся. И корова плачет, и я с ней вместе. Тут мне соседка и говорит, ты бы сходила к Власу. Я аж присела, как это, говорю, к Власу, ведь он колдун! Дак вот потому и сходи, что колдун, отвечает она, глядишь и поможет он твоей беде. Ладно. Пошла я, куда деваться. Иду, а у самой ноги подгибаются. Дошла я до Власова дома, только было собралась в дверь постучать, как вдруг она распахнулась! А на пороге сам Влас стоит.

– Ну что, с коровой непорядки? – спрашивает.

А я, ровно язык проглотила от неожиданности, только головой ему и кивнула в ответ.

– Пойдём, – говорит он мне.

И споро так зашагал. А я за ним. Влас большими шажищами своими бежит почти, а я еле поспеваю вослед. Пришли домой. А коровушка уже без сил вовсе, еле стоит, головой мотает, а из глаз слёзы катятся. Ой, жалко до чего мне её стало сердешную, бабоньки! Я в ноги Власу и повалилась, помоги, баю. А он на меня зыркнул своими глазищами и таке слова сказал:

– Рот прикрой! Поменьше бы болтала, так лучше бы было!

Я так и обмерла, и слова вымолвить не могу, будто язык к нёбу прилип. А Влас тем временем коровку кругом обошёл, оглядел, вымя потрогал – и ведь далась она ему – и говорит мне:

– Айда в дом.

Пришли мы в дом, достал он из-за пазухи нож. Да нож-то, бабоньки, до чего чудной, кривой такой, как рог у коровы. Влас его в косяк над дверью воткнул, а сам за стол сел.

– Налей-ка, – говорит, – Ты мне молочка попить, или чаю на худой конец.

Я чаю ему налила, молоком забелила, шаньги достала из печи, вот только утром испекла их, вку-у-сные, ну, вы же знаете, тесто-то у меня всегда получается мягкое да пышное.

Бабы переглянулись многозначительно, но ничего не ответили соседке, а та дальше рассказывает.

– Вот сидит, значит, Влас чай пьёт, шаньги жуёт и молчит. И я молчу. Вот слова не могу сказать, как будто он мне язык связал, что за дела! Тут стук в дверь.

– Иди, – кивнул Влас, – Отворяй гостье.

Я дверь отперла, а на пороге бабка Фёкла стоит. Та самая, что всегда клюкой всем вослед машет, ругается, да плюётся.

– Не дашь ли, – бает, – Мне молочка?

Я только рот открыла, чтобы сказать, что коровка моя заболела, а во рту, как кляп, слова сказать не могу. Тут сзади шаги послышались. Влас подошёл, меня в сторону отодвинул, и говорит Фёкле:

– А ты, бабушка, чем чужое добро просить, своё лучше забирай, да и иди отсюда с Богом. И не делай так больше, а то, гляди, накажу тебя.

Засмеялся он, да нож свой кривой из притолоки и вытащил, и обратно за пазуху убрал. Бабка эта, Фёкла, сами, чай, знаете – с клюкой всегда ходит, еле ногами передвигает, а тут, не поверите, юбки свои подхватила и поскакала с крыльца. Я глаза выпучила, стою только, да как рыба, рот разеваю. А Влас ведро порожнее в сенцах взял и в хлев пошёл. Я за ним. Прихожу – коровушка моя вся мокрая стоит, будто водой её окатили, так она употела, трясётся вся, и мычит так жалобно-жалобно. Влас её по спине погладил:

– Ничего, всё хорошо будет с тобой.

На меня оглянулся:

– Принеси полотенце какое-нибудь.

Пока я за полотенцем в избу бегала, Влас уже мою Манечку подоил. Целый подойник надоил. Вы ведь знаете, что моя корова больше всех молока всегда давала, да вкусное, жирное молоко. Я когда на ярмарку вожу продавать сметанку да творог, у меня сразу всё разбирают! Влас в маленькую кружку молока отлил, взял у меня из рук полотенце, смочил да обтёр коровушке морду, бока, вымя, ноги, а остатки ей выпить дал. Марта моя тут же ожила, сено принялась жевать, а на Власа такими глазами поглядывает, ровно благодарит его за спасение.

Он к ней подошёл, погладил, по морде потрепал, и сказал:

– Ну, вот и поправилась ты, больше не хворай.

И только я рот открыла, чтобы спросить, что я ему за работу должна, он на меня сурово так зыркнул, да и говорит:

– Должна ты будешь рот свой на замке держать. Станешь языком трепать по всем перекрёсткам, так удача из твоего дома навсегда уйдёт. Это тебе предупреждение, чтоб не хвасталась больше ничем. Да не забудь молоком этим всю семью нынче напоить. Ну, всё, прощевайте.

И ушёл.

А я-то, дура, так и осталась стоять, даже спасибо ему не сказала. Как опомнилась, так перекрестилась, схватила подойник, да домой. Вечером всё сделала, как Влас велел, напоила всех молочком и спать легла. С той поры всё хорошо стало с коровкой, только бабка Фёкла к нам в гости ходить перестала. Вот ведь какая зловредная.

Бабы рассмеялись.

– Да-а, – протянула Захариха, – Вот так дела у вас тут творятся.

– Это ещё что, – подхватила другая баба, – Я тебе сейчас ещё кое-что расскажу. Задумали мы строить новый дом. Пошёл муж по деревне, мужиков на помощь собирать, да где с кем посоветоваться, может что-то дельное понимающие люди присоветуют. И вот раз, вечером, сидим мы с мужем судим-рядим, что бы ещё нам продать, чтобы на стройку денег хватило, живём-то небогато. Муж говорит, мол, останемся в старой хате жить, на наш век, поди, хватит. А я отвечаю, куда уж тут жить, вовсе домишко наш старенький стал. И вдруг в дверь стучат. Открываем – входит Влас.

– Добрый вечер вам в хату!

– Добрый, – отвечаем.

– Слух по деревне ходит, что дом вы строить собрались.

– Верно бают, – говорим мы.

– Что, деньги считаете?

– Считаем, да только не знаем, хватит ли, – покачали мы головами.

– Хватит, хватит, – отвечает Влас, – Только на том месте, где вы дом вздумали поднимать, не надо строить. На другую сторону переходите, там и начинайте работу. Там хорошо будет. А это место неспокойное.

Положил на стол мешочек, повернулся к двери, да пошёл. А перед тем, как выйти, обернулся и сказал:

– Дом построить я вам помогу, наличники резные сделаю и конёк на крышу. Только на том месте дом не стройте, не будет вам там счастья.

На другой день прибегает муж домой, сам не свой.

– Знаешь старого деда Степана, который всегда на завалинке сидит, в валенках и картузе и зимой и летом?

– Конечно, знаю, – отвечаю.

– Так вот я с ним сейчас баял, про дом присоветоваться хотел, про место точнее, и вот что он мне сказал. Не вздумайте там строить! Там когда-то дом стоял, да в нём людей побили и сожгли вместе с избой. Нехорошее это место, неспокойное.

Я чуть мимо лавки не села, вот откуда Влас, пришлый человек, мог это знать, коли даже мы, местные, того не знали?!

– И что ж дальше? – спросила Захариха.

– Как что? На том месте, на которое Влас указал, чуть поодаль, и строим мы теперь дом. И люди нам все приходят помогать, и денег за работу не берут, хотя мы и предалагаем. А в том мешочке, что Влас нам оставил, деньги оказались, и на всё нам хватило, тютелька в тютельку. И сам Влас, как и обещал, и наличники нам вырезал на окна, и конёк резной на крышу. Скоро уже и новоселье справлять будем. И тебя приглашаю, Захариха.