Что и говорить, великое благо для попаданца — иметь рядом с собою современника, единственного, кто способен понять тебя, разделить с тобой удивление, ужас или восторг от дел давно минувших дней. Однако если ты — воин, а спутники твои лишь мнят себя бойцами, то даже самый лёгкий и прямой путь становится тернист.

И вот он остался один. Совсем один.

Как тот татарин причитал в несмешной кинокомедии: «Адын! Сапсем адын!»

Что ж, тем проще — не надо будет всякий раз оглядываться, поспевает ли за ним Понч, не грозит ли неприятель Яру?

А одиночество…

Ну что тут скажешь? Когда-то давно Олег вывел для себя одно простенькое уравнение: полная свобода возможна лишь при условии полного одиночества.

— «Свободен! — пробормотал он, повторяя за Лютером Кингом. — Наконец-то я свободен!»

Приблизившись к небольшому зеркалу, висевшему на переборке, новый капитан галиота внимательно разглядел своё лицо. Однако…

Снова «молодильный эффект»! Шрамы, попортившие его драгоценную шкуру, никуда не делись, зато сама кожа сделалась глаже и плотней. Годков с десяток сброшено.

Сухов усмехнулся. Путешественнику во времени поневоле приходится счислять свой возраст, выводя локальное число лет, как тем звездолётчикам, что когда-нибудь станут «бороздить просторы Вселенной» на субсветовых скоростях.

Полтинник он уже разменял, ныне ему пятьдесят три. А на вид и сорока не дашь…

Олег хмыкнул невесело. Нашёл о чём думать! Проблема нумер один совсем иного порядка: как ему вернуться в родимое время?

Как одолеть века? Вот в чём вопрос…

Выйдя на палубу, капитан застал там креола в компании троих молодых мужчин, чьи длинные волосы и бороды требовали цирюльника, а кожаные одежды — срочной химчистки.

Все трое спокойно сидели, сложив ноги по-турецки и доброжелательно глядя на Сухова.

У каждого под рукою лежало по мушкету.

— Он? — спросил негромко один из компании, полноватый и румяный.

— Он, — кивнул его сосед, смуглый и тёмноглазый, безбородый и безусый, но с длинными волосами, обвисавшими немытыми сосульками.

— А вот и наш к-капитан! — бодренько пропел Бастиан, зябко потирая руки, словно будучи не до конца уверен в своём праве пускать чужаков на борт.

Олег оглядел невозмутимую троицу и задал вопрос:

— Буканьеры? «Вольные стрелки»?

— Мы и есть, — подтвердил румяный. Переглянувшись с товарищами, он дождался их кивков, означавших согласие, и добавил: — Нас ещё мателотами называют, вроде как матросами. Так мы хотим у тебя матросить, на «Ундине». Ты как?

— Да я-то за, — пожал плечами Сухов. — У меня команды… это самое… недобор. Я — капитан Драй. А вы кто будете?

— Толстяк Люка, — представился «в меру упитанный». — Из Пикардии. Давно.

— Айюр, — отрекомендовался безбородый. — Меня пацаном подобрали на Варварском берегу.[8] Я, получается, мавр. Или… этот… бербер.

— А я буду Голова, — сказал третий, снимая шляпу.

Череп у него и впрямь отличался размером — видимо, сказывались последствия рахита, перенесённого в детстве.

Посаженная на узкие, худые плечи, голова у буканьера представлялась ещё большей, чем была.

— Как вы насчёт мяска? — осведомился Люка. — Ну чтобы позавтракать?

— Положительно! — ухмыльнулся Сухов.

«Мяско» было просто объедение. Говядинка, скорее томлёная, чем жареная или печёная, она просто таяла во рту безо всякого на то преувеличения.

К сожалению, того же нельзя было сказать о кукурузных лепёшках, но это уже придирки.

Умолов изрядную порцию угощения (буканьеры как бы «проставлялись»!), Олег спросил Толстяка:

— Не в курсе, кто нынче верховодит на Тортуге? А то давненько я тут не был…

«Давненько… Хм… И сорока лет не прошло!»

Люка вытер губы засаленным рукавом и ответил:

— Д’Ожерон вроде. Хитрован ещё тот, но корсарчиков привечает.

— Ат-тлично!

Бертран д’Ожерон, сьер де ла Буэр, прославился как королевский губернатор Тортуги и Берега Сен-Доменг.

Человек смелый и находчивый, д’Ожерон быстренько взял в оборот пиратов, избравших гавани Тортуги своим прибежищем. Выходец из Анжу, бывший капитан королевского флота, Бертран потерпел однажды кораблекрушение у берегов Эспаньолы и поневоле разделил участь буканьеров.

Раз за разом терпя неудачи как делец, упрямый анжуец не сдавался. Получив от короля Людовика жалованную грамоту, назначавшую его губернатором Тортуги и Сен-Доменга, д’Ожерон развернулся вовсю.

Поначалу приходилось туго, всё было крайне запущено.

Новый губернатор хотел даже власть применить, но быстро понял, что плетью обуха не перешибёшь — не заставишь флибустьеров,[9] привычных к безвластию, исполнять королевские указы.

И д’Ожерон выбрал путь уступок с поблажками.

Скажем, капёрские грамоты, позволявшие безнаказанно грабить испанские корабли, он выдавал безвозмездно, то есть даром, хотя его коллега с Ямайки, Томас Модифорд, брал за эти «лицензии на убийство» по двадцать фунтов за штуку.

В том же Порт-Ройале английские пираты вынуждены были с добычи своей выплачивать королевскую десятину, да ещё одну пятнадцатую отдавать в пользу лорд-адмирала, а вот губернатор Тортуги обходился всего десятью процентами, шедшими в казну его величества.

— Спасибо за угощение, — сказал Сухов, благодушествуя. — За работу. Воду вычерпываем, снасти чиним, паруса латаем — и на Тортугу!

Море и небо словно извинялись перед галиотом за допущенный шторм, подлащивались, насылая попутный ветер и приглаживая волны.

«Ундина» бодро одолевала морские мили, продвигаясь на север.

Управляться с кораблём впятером было непросто, но уж куда лучше, нежели на пару с Бастианом.

Олег, стоя за штурвалом, хмыкнул. Опять то же самое!

Опять ему по головам лезть, выбиваясь в какие-нибудь «генералы пиратов».[10]