Людовика всегда радовало это место, успокаивало и настраивало на благодушный лад.

Некогда в окрестных лесах стоял охотничий замок его отца. Сын его расширил, достроив в форме буквы «П».

Этот скромный дворец из камня и кирпича, крытый черепицей, остряки прозывали «карточным домиком».

А вот Луи Богоданному он полюбился. Хм… Полюбился…

Да он-то и наведывался сюда с одной-единственной целью: побыть наедине с Луизой де Лавальер…

Людовик давно склонялся к тому, чтобы покинуть Лувр — там стало небезопасно, беспорядки во время Фронды доказали это со всей очевидностью.

Наверное, идея возведения новой королевской резиденции в Версале была «подсказана» его величеству сюринтендантом Николя Фуке, посмевшим возвести роскошный дворец Во-ле-Виконт из наворованных средств.

Там были и пышные апартаменты, и великолепный парк с сотней фонтанов — ночью их подсвечивали фейерверки…

Фуке, самонадеянный и азартный, избалованный Фортуной, зазвал к себе короля, как рядового гостя, одного из трёх тысяч приглашённых на торжественный приём!

Показать властелину, насколько его подданный богаче…

Можно ли было снести подобное унижение? Разумеется, нет!

Ну место Фуке занял Кольбер, а вот Версальский дворец…

Тут ещё работать и работать.

Архитектор Лево обещает втрое увеличить площадь отцовского замка, пристроив к нему крылья. Придворный садовод Ленотр, сын главного садовника Тюильри, разбивает парк вокруг дворца, а Жирардон и Леонгр ваяют первые статуи…

О, его величество прославит убожество Версаля! Иностранных послов будут приглашать в это новое обиталище короля Франции, как некогда диких варваров водили по величественным палатам римских владык!

Людовик самодовольно улыбнулся, снова приходя в хорошее настроение. Всё будет хорошо. Всё будет так, как хочет он.

Покинув карету и не обращая внимания на свиту, на гвардейцев и слуг, на всю церемониальную суету, ими разводимую, король прошествовал в свои покои.

Самодур, бессердечный разоритель казны, Луи отличался скромностью в одежде.

Вот и сейчас на нём был простой атласный камзол неяркого коричневого цвета. Драгоценностями были украшены только пряжки башмаков, подвязки да шляпа с испанскими кружевами и белым пером.

Часы показывали час дня — время обеда. Слуги внесли накрытый стол — король предпочитал трапезничать в одиночестве.

Безразлично наблюдая за лакеями, Людовик подумал, что двести человек прислуги — это многовато даже для короля.

Огромная толпа топчется в его комнатах, распределив ничтожные обязанности: один держит пальто и трость, другой повязывает его величеству галстук, третий подаёт полотенце, после того как король примет ванну, четвёртый хранит мячи для игры, пятый… десятый… сотый…

Порой всё это холопство ужасно раздражает, вызывая стойкое желание избавиться от них, но нельзя — все эти бездельники, порой хорошего рода, создают тот самый ореол божественности и неземного величия, который и должен сиять вокруг фигуры короля.

«Монарх, рождённый для господства и распоряжения всем, никогда не должен стыдиться стать рабом славы. Это — благо, которого надо желать постоянно и страстно».

Король вздохнул, косясь на строй из слуг, и мановением руки отослал их. Те низко поклонились и вышли гуськом.

Остался один обер-камергер, Эммануэль-Теодоз де ла Тур, герцог д’Альбре.

Он неслышно порхал по паркету, изнывая от желания угодить.

Людовик со смачным хрустом отломил ножку утки с трюфелями, дивного творения поваров, и спросил невнятно:

— Де Лион здесь?

— Да, ваше величество! — прошелестел обер-камергер.

— Проси.

Исполнив повеление короля, Эммануэль-Теодоз посторонился, впуская министра иностранных дел Юга де Лиона.

Юг почтительно склонился и, получив милостивое разрешение занять стул, присел на краешек — осторожно, словно изделие краснодеревщиков было стеклянным.

— Что новенького, господин министр? — поинтересовался Людовик, вдумчиво жуя.

Де Лион вздохнул.

— Испанский посол снова жалуется, ваше величество… Сетует, что мир в Старом Свете, возможно, и близок, но французские корсары в Вест-Индии продолжают бесчинствовать.

— Да-а, это так, — с удовольствием подтвердил король. — И что вы ему ответили?

— Дал понять, что ваше величество не имеет никакого отношения к пиратам, что это даже оскорбительно — связывать ваше имя с людьми, ставшими на стезю морского разбоя…

Людовик покивал.

— «Испания — вот враг!» — процитировал он Ришелье. — Да, старый кардинал был прав… А что там наш губернатор? Д’Ожерон?

— Корабль с Тортуги на днях отшвартовался в порту Гавра. Груз серебра и золота…

— Испанского серебра! — перебил министра король. — Испанского золота!

— Да, ваше величество… Груз поступил в казну.

— Ну и отлично, — заключил Людовик.

Одного взгляда на герцога д’Альбре было достаточно, чтобы тот поспешил наполнить бокал короля.

— Ну, — промычал монарх, посматривая, как солнце играет в рубиновом вине, — за плавающих и путешествующих! И грабящих во славу Франции!

Карибское море, вблизи острова Эспаньола.

Когда Сухов проснулся в первый раз, всё уже пропиталось ночною чернотой — и каюта, и море за кормой, и небо.

Только на берегу завивался огонь костра, выделяя несколько фигур. Олег даже насторожиться не успел, расслышав голос Бастиана, оживлённо балаболившего о чём-то.

Наверное, местные присоседились к огоньку, пастухи или охотники. Или беглые рабы с плантаций.

Сухову было всё равно — зевнув как следует, он снова залёг и дрых до самого утра.

Второе его пробуждение совпало с рассветом — из-за далёких гор на Эспаньоле, видимых как зубчатая линия, расходилось розовое сияние, набиравшее силу, — мрак отступал, густая темнота делалась прозрачной акварелью.

Зачинался новый день.

Олег приблизился к оконцу в частом переплёте, выходившему на корму, и набрал полную грудь свежего воздуха.

Скоро начнётся жарень и духотень…

Сухов вздохнул. Не то чтобы его особенно печалили климатические особенности Карибского бассейна, просто исполнилось давнее и тайное желание — остаться одному.

Нет, он сильно любит Алёнку, и к Наташке привязан не слабее. Просто человеку хоть иногда необходимо побыть один на один с миром, не отягощать себя заботами о друзьях, связывавших, мешавших, хотя иногда и спасавших Олегову шкуру.

Сколько раз он ни попадал в прошлые века, всегда был с кем-то, вдвоём, втроём, а то и вовсе вчетвером.