Впрочем, и Марку эта мысль придет в головенку черезгод-другой. Или расскажет по юношеской дури приятелям за кружкой пива – передтем как уснуть с ножом в груди. Клады ждут одного, двое – уже слишком много.

Спаси от искуса, Сестра!

Железный кирпич был тяжел. Когда я швырнул его обратно вяму, металл отозвался недовольным гулом. Марк вздрогнул и удивленно посмотрелна меня.

– Не суй голову, расшибет! – прошипел я.

– Извините…

– Задело бы висок – все, хана! Это тебе не камень, этожелезо! Железо!

– Вы же видели, куда кидаете, – растерянно сказал Марк. – Яосторожно…

Чем больше я понимал, что хотел сделать, тем сильнее менятрясло. Я стал судорожно отряхивать ладони. В кожу будто въелись и корабельнаягрязь, и крысиный помет, и кровавая железная ржа. Воды бы. Утром выпилполкружки, и все. Раньше давали умыться после корабля…

– Не сердитесь, – попросил Марк. Чуть отстранился. Наверное,что-то у меня мелькало в глазах. – Ильмар…

Факел он держал на отлете, в левой руке. Дурак. Факел – тожеоружие. Хоть и мало он стоит против кинжала в умелой руке.

– Прости, парень, – сказал я. Захлопнул люк. Взял из рукМарка факел, укрепил на стене. Постоял, глядя на него сверху вниз. – Убить ятебя хотел, понимаешь? Искус большой… прости уж.

На секунду губы у него дрогнули, потом сжались. Марк молчал.

– Ладно, считай – забыли. – Я махнул рукой. – Ты мне помог,я тебе. Сейчас обоим бежать надо, а не ссориться.

– Вы меня могли убить – из-за этого? – растерянно выдохнулМарк. – Из-за полусотни железных кирпичей?

Эх, мальчик. Я лишь покачал головой, глядя на него. Сразувидно – сладко ел, мягко спал. Не знает, что такое нужда, не знает, что такоесмерть.

Из-за ржавого гвоздя убивают. Из-за медной монеты. Пусть нея, но чем я лучше других?

– Не убил же, – сказал я. – Все. Хватит. Забыли.

– Я думал, раз вы меня не бросили… – Марк будто размышлялвслух. – Значит, шеей из-за меня рисковать вы готовы. А из-за денег готовыголову размозжить?

Да, действительно, глупо получается. Честь соблюсти,товарища стражникам на поживу не бросить – я готов. И тут же едва-едва удержался,чтобы не убить мальчишку на груде ржавого железа.

Это что же получается?

Жизнью рискнуть я могу, лишь бы все по совести было, какИскупитель велел, как Сестра заповедовала. Сам погибай, а товарища выручай.Запросто, выходит. А вот за деньги, которые и достать-то почти невозможнобудет, готов пацана железом в висок…

Странно. И впрямь – странно. Злая скотина – человек. Злая иглупая.

– Вот так оно бывает, – сказал я. – Не сердись, мальчик.Вырастешь – поймешь. Искус – он голову кружит.

Марк молчал. Потрескивал факел, уже обглоданный пламенем додеревяшки.

– Все, хватит, – решил я. Затоптал огонь. Не почуяли бы дымстражники… эх, раньше надо было думать. Вся надежда, что люк хорошо пригнан. Отпряностей запах годами сочился, в дерево впитывался, чтобы насквозь пройти.

Сев на холодный пол, к стене, я вслушался. Тихо. Может, инет никого в доме. Одно теперь остается – ждать.

– Скажите, Ильмар, а если бы вместо вас был Славко?

Я ухмыльнулся. Если дурак-душегуб еще жив, то ему несладко…

– Лежал бы ты сейчас под полом, мертвый. А может, и нет.Может, оставил бы тебя Славко до утра. Ночью потешиться, да и мясо свежеебудет.

Не видно было ни зги. Так что я, наверное, услышал, какмальчик вздрогнул. Никогда не думал, что можно так громко вздрогнуть!

– М-мясо?

– Ага. Такие, как он, либо бегут не останавливаясь, либозабиваются в нору на неделю. Он бы сожрал тебя.

Нет, откуда он такой взялся? Сидит в темноте, не шелохнется,только в горле что-то булькает. Неужели никогда не слышал, как душегубцы скаторги бегут? У них это называется «теленка прихватить».

– А если бы тут был Иван?

Я едва вспомнил, что так звали кузнеца.

– Тогда ничего. Он человек простой, дикий. Не обидел бы. Воттолько не ушли бы вы с ним, тут хватка нужна.

Марк, укрытый темнотой, продолжал размышлять:

– А от вас чего ждать, Ильмар?

– Теперь – ничего особенного. Не разгневаем Искупителя, незабудет нас Сестра – уйдем. Если уж совсем прижмет… – Я вздохнул, но все жечестно закончил: – Тогда я тебя брошу. Убивать не стану, помог ты мне.

Марк молчал. Кажется, напугал я его словами про «мясо».

– Я человек неприхотливый, – сказал я. – Могу и крысойперекусить. Могу из дождевых червей запеканку сделать. Не бойся. Да и недушегуб я, простой вор. Будет на то воля Искупителя – уйдем.

Про червей я соврал. Только сейчас Марку нужна была такаяложь – противная, отрезвляющая.

Да и аппетит пропадет. Утренняя каша в воспоминаниях ужеказалась вкусной. Я-то привычный, а мальчишке, верно, живот сводит…

Он завозился в темноте. Подполз, привалился ко мне тощейспиной. А неплохо парень на звук ориентируется!

– Как нога? – спросил я.

– Уже получше, – без особой уверенности сказал Марк. Он былнапряжен, как каторжник под плетями. На корабле мальчишка словно в дремотномоцепенении был, а теперь ожил – и сразу попал в переплет. Тяжело. Понимаю.

– Возьми-ка, – попросил я. Протянул ему нож и зажигалку.Рука Марка вздрогнула, касаясь металла. – Припрячь на Слово. А то потеряем втемноте.

Порыв холодного ветра.

– Спасибо, – сказал Марк.

Так оно правильнее будет. И мальчишка перестанет трястись,что я его прикончу – зачем бы тогда клинок и огонь отдал? И мне спокойнее… непроснусь от вцепившихся в горло онемелых от страха рук.

Проспал я часов пять-шесть. От усталости не было сил поточнеесебя на пробуждение настроить. Уснул я быстро, пробормотав про себя молитву онапрасных терзаниях, что Сестра когда-то сложила. Никогда меня эта молитва неподводила, с самого детства. Нашкодишь вечером, знаешь, что под утро либоматеринскую оплеуху получишь, либо ремня отцовского – по настроению, апомолишься Сестре – и сразу легче. «Воля моя, я сделал, что хотел, сделал, чтомог. Если будет беда – мой страх ее не прогонит, если не будет беды – мой страхне нужен. Не жалею о том, что сделано, размышляю о том, что сделаю»…