Фиа достала из корзинки с шитьем большие ножницы. Опятьподошла к Мэгги, которая уже больше часа не смела слезть с табурета, иостановилась, глядя на этот водопад сияющих волос. А потом защелкала ножницами— раз, раз! — и под конец все длинные локоны обратились в блестящие холмикина полу, а на голове Мэгги кое-где стала просвечивать кожа. Тогда Фианерешительно посмотрела на Фрэнка.

— Неужели надо ее обрить? — выговорила она черезсилу.

Фрэнк возмущенно вскинулся, поднял руку.

— Ну, нет, мам! Ни за что! Вымыть как следует керосином— и хватит. Только, пожалуйста, не надо брить!

И вот Мэгги отвели к рабочему столу, нагнули над лоханью икружку за кружкой поливали ей голову керосином и терли едким мылом жалкиеостатки ее волос. Когда с этой работой было покончено, глаза Мэгги почти ничегоне видели — так долго и старательно она жмурилась, а на лице и на коже головывысыпали красные пупырышки. Фрэнк смел остриженные волосы на лист бумаги исунул в печь. Потом окунул метлу в жестянку с керосином. Они с матерью тожевымыли головы едким мылом, которое жгло кожу так, что дух захватывало, а потомФрэнк взял ведро и вымыл пол в кухне раствором, которым моют овец.

Наведя в кухне стерильную чистоту, не хуже, чем в больнице,они прошли по спальням, сняли одеяла и простыни со всех кроватей и до вечеракипятили все это, выжимали и развешивали для просушки. Матрасы и подушкиповесили на забор за домом и обрызгали керосином, а ковры в гостиной выбивалитак, что только чудом не превратили в лохмотья. Все мальчики призваны были напомощь, только Мэгги не позвали, на нее и смотреть никто не хотел. От позораона спряталась за сараем и заплакала. После всех терзаний голова горела, в ушахстоял шум, а еще горше и мучительней был горький стыд; когда Фрэнк ее здесьотыскал, Мэгги даже не подняла на него глаз и, как он ее ни уговаривал, нехотела идти в дом.

В конце концов Фрэнку пришлось тащить ее домой насильно, аМэгги отбивалась руками и ногами, и когда под вечер вернулся из Уэхайна Пэдди,она забилась в угол. Вид стриженой дочкиной головы сразил Пэдди — он дажевсплакнул, раскачиваясь в кресле и закрыв лицо руками, а домашние стояливокруг, переминались с ноги на ногу и рады были бы очутиться за тридевятьземель. Фиа вскипятила чайник и, когда муж немного успокоился, налила ему чашкучая.

— Что там случилось, в Уэхайне? — спросилаона. — Мы тебя заждались.

— Ну, первым делом я отстегал кнутом этого итальяшку ишвырнул его в колоду, из которой лошадей поят. Потом вижу — из своей лавкивышел Мак-Лауд и смотрит, я ему и объяснил, что к чему. Мак-Лауд кликнул втрактире еще ребят, и мы всех итальяшек покидали в эту лошадиную водопойню, иженщин тоже, и налили туда несколько ведер овечьего мыла. Потом пошел в школу ксестре Агате, и она чуть не сбесилась — как это она раньше ничего не замечала!Вытащила она ту девчонку из-за парты, глядит — а у нее в волосах целыйзверинец. Ну, отослала ее домой — мол, пока голова не будет чистая, чтоб ногитвоей тут не было. Когда я уходил, она с другими сестрами всех ребят подрядпроверяла, и, ясное дело, еще нашлась куча таких. Эти три монашки и самискребутся вовсю, когда, думают, никто не видит. — Вспомнив об этом, онухмыльнулся, но поглядел на голову Мэгги и опять помрачнел. — А ты,барышня, больше не смей водиться ни с итальяшками, ни с кем, хватит с тебя братьев.А не хватит — тем хуже для тебя. И ты, Боб, гляди, чтоб она в школе ни с кембольше не зналась, понял? Боб кивнул.

— Понял, пап.

На другое утро, к великому ужасу Мэгги, ей опять велели идтив школу.

— Нет, нет, не пойду! — взмолилась она и обеимируками схватилась за голову. — Мама, мамочка, не могу я такая в школу, тамже сестра Агата!

— Прекрасно можешь, — сказала мать, Фрэнкпосмотрел просительно, но она словно и не заметила. — Вперед будешь умнее.

И повязала голову Мэгги коричневым ситцевым платком, ипоплелась она в школу, еле передвигая ноги. Сестра Агата ни разу не взглянула вее сторону, но на перемене девочки сдернули платок, чтобы посмотреть, на чтоона теперь похожа. Лицо Мэгги почти не пострадало, но коротко стриженная головас воспаленной, разъеденной кожей выглядела устрашающе. Тут подоспел на выручкуБоб и увел сестру в тихий уголок — на крикетную площадку.

— Плюнь на них. Мэгги, не обращай внимания, —сердито сказал он, опять неумело повязал ей голову платком, похлопал позакаменелым плечам. — Они просто ведьмы. Жаль, я не догадался прихватить утебя с головы несколько штук про запас. Только бы эти злюки зазевались, я бы имподпустил в космы.

Подошли младшие мальчики Клири и до самого звонка сидели истерегли сестру.

Тереза Аннунцио забежала в школу только на большой перемене,голову ей дома обрили. Она хотела поколотить Мэгги, но, конечно, мальчики недали. Отступая, она высоко вскинула правую руку со сжатым кулаком, а левойпохлопала по бицепсу — загадочный ворожейный знак, никто его не понял, но всеммальчикам понравилось — надо перенять!

— Ненавижу тебя! — закричала Тереза. — Твойотец моему все испортил, теперь нам придется отсюда уехать! — И она,рыдая, убежала.

Мэгги не опустила головы и не проронила ни слезинки. Она училасьуму-разуму. Что бы про тебя ни думали другие, это все равно, все равно, всеравно! Девочки теперь ее сторонились — побаивались Боба и Джека, да и родители,прослышав о случившемся, велели детям держаться от нее подальше: так ли, эдакли, а дружба с кем-либо из Клири обычно к добру не ведет. И последние школьныедни Мэгги, как тут выражались, провела «в Ковентри», — это был настоящийбойкот. Даже сестра Агата не нарушала новую политику и зло срывала уже не наМэгги, а на Стюарте.

Как всегда бывало, когда дни рождения младших детейприходились в будни, праздновать шестилетие Мэгги решили в следующую субботу, итогда-то она получила заветный сервиз. Посуду расставили на красивом голубомстолике, — столик вместе с двумя такими же стульями искусно смастерилФрэнк в минуты досуга (которого у него никогда не бывало), и на одном из этихстульчиков восседала Агнес в новом голубом платье, сшитом Фионой в минутыдосуга (которого у нее тоже никогда не бывало). Горестно смотрела Мэгги набело-синие узорчатые чашки и блюдца с веселыми сказочными деревьями в пушистыхцветах, с крохотной пышной пагодой и невиданными птицами и с человечками, чтовечно спешат перейти выгнутый дугою мостик. Все это начисто утратило былуюпрелесть. Но Мэгги смутно понимала, почему родные, урезая себя во всем,поднесли ей, как они думали, самый дорогой ее сердцу подарок. И, движимаячувством долга, она приготовила для Агнес чай в четырехугольном чайничке исловно бы с восторгом совершила весь положенный обряд чаепития. И упорнопродолжала эту игру много лет, ни одна чашка у нее не разбилась и даже нетреснула. И никто в доме не подозревал, как ненавистны ей этот сервиз, иголубой столик со стульями, и голубое платье Агнес.