Дома от Мэгги только и слышали: «Тереза сказала», «А знаете,что сделала Тереза?», и наконец Пэдди прикрикнул, что она ему все ушипрожужжала своей Терезой.

— Не больно это умно — якшаться с итальяшками, —проворчал он с истинно британским бессознательным недоверием ко всем, у коготемная кожа и кто родом с берегов Средиземного моря. — Итальяшки грязныйнарод, Мэгги, дочка, они редко моются, — кое-как пояснил он, смешавшисьпод обиженным и укоризненным взглядом дочери.

Фрэнк, обуреваемый ревностью, поддержал отца. И Мэгги домастала реже заговаривать о подруге. Но неодобрение домашних не могло помешатьэтой дружбе, которую расстояние все равно ограничивало стенами школы; а Боб имладшие мальчики только радовались, что сестра поглощена Терезой. Значит, вперемену можно вволю носиться по двору, будто никакой Мэгги тут вовсе и нет.

Непонятные закорючки, которые сестра Агата вечно выводила наклассной доске, понемногу обретали смысл, и Мэгги узнала, что когда стоит «

", надо сосчитать все цифры вместе, а когда « — „ — оттого, что написано сверху, отнять то, что ниже, и под конец получится меньше,чем было. Она была смышленая и стала бы отличной, даже, пожалуй, блестящейученицей, если б только могла одолеть страх перед сестрой Агатой. Но едва нанее обращались эти сверлящие глаза и сухой старческий голос бросал ейотрывистый вопрос, Мэгги начинала мямлить и заикаться и уже ничего несоображала. Арифметика давалась ей легко, но, когда надо было вслух доказать,как искусно она считает, она забывала, сколько будет дважды два. Чтениераспахнуло перед нею двери в чудесный, увлекательнейший мир, но когда сестраАгата велела ей встать и громко прочитать несколько строк, она еле моглавыговорить „кошка“ и совсем запуталась на слове «мяучит“. Казалось, ей навексуждено ежиться под язвительными замечаниями сестры Агаты, краснеть и сгоратьот стыда, потому что над нею смеется весь класс. Ведь это ее грифельную доскусестра Агата с неизменным ехидством выставляет напоказ, ее старательноисписанные листки неизменно приводит в пример грязи и неряшества. Некоторыеученики из богатых были счастливыми обладателями ластиков, но у Мэгги взаменрезинки имелся лишь кончик пальца — послюнив его, она терла и терла сделаннуюот волнения ошибку, так что отдирались бумажные катышки и выходила одна грязь.Палец протирал в листке дырки, способ этот строго-настрого запрещался, но Мэггис отчаяния готова была на все, лишь бы избежать громов и молний сестры Агаты.

До появления Мэгги главной мишенью для трости и злого языкасестры Агаты был Стюарт. Но Мэгги оказалась куда лучшей мишенью, потому чтобыло в Стюарте печальное спокойствие и отрешенность, точно в каком-то маленькомсвятом, и через это не удавалось пробиться даже сестре Агате. А Мэгги хоть истаралась изо всех сил не уронить достоинство рода Клири, как велел ей Фрэнк,но вся дрожала и заливалась краской. Стюарт очень жалел ее, старался хотя быотчасти отвлечь гнев сестры Агаты на себя. Монахиня мигом разгадывала егохитрости и еще сильней разъярялась от того, как все эти Клири стоят друг задруга, что мальчишки, что девчонки. Спроси ее кто-нибудь, чем, собственно, еетак возмущают дети Клири, она не сумела бы ответить. Но старой монахине,озлобленной и разочарованной тем, как сложилась ее жизнь, не так-то легко былопримириться с нравом этого гордого и чуткого племени.

Самым тяжким грехом Мэгги оказалось, что она — левша. Когдаона впервые осторожно взялась за грифель на первом своем уроке письма, сестраАгата обрушилась на нее, точно Цезарь на галлов.

— Положи грифель, Мэгенн Клири! — прогремела она.

Так началось великое сражение. Мэгги оказалась безнадежной,неизлечимой левшой. Сестра Агата вкладывала ей в правую руку грифель, насильносгибала пальцы должным образом, а Мэгги недвижимо сидела над грифельной доской,голова у нее шла кругом, и она, хоть убейте, не могла постичь, как заставитьэту злосчастную руку исполнять требования сестры Агаты. Она внутреннедеревенела, слепла и глохла; бесполезный придаток — правая рука — так же малоповиновался ее мыслям, как пальцы ног. Рука не слушалась, не сгибалась, какнадо, и тянула корявую строку не по доске, а мимо, и, точно парализованная,роняла грифель; и что бы ни делала сестра Агата, эта правая рука не моглавывести букву «А». А потом Мэгги потихоньку перекладывала грифель в левую рукуи, неловко заслоня доску локтем, выводила длинный ряд четких, будтоотпечатанных прописных «А».

Сестра Агата выиграла сражение. Утром до уроков она сталапривязывать левую руку Мэгги к боку и не развязывала до трех часов дня, допоследнего звонка. Даже в большую перемену Мэгги приходилось есть свой завтрак,ходить по двору, играть, не шевеля левой рукой. Так продолжалось три месяца, ипод конец она научилась писать правой, как того требовали воззрения сестрыАгаты, но почерк у нее навсегда остался неважный. Для верности, чтобы она невспомнила прежнюю привычку, левую руку ей привязывали к боку еще два месяца; апотом сестра Агата собрала учеников на молитву, и вся школа хоромвозблагодарила господа, который в премудрости своей направил заблудшую Мэгги напуть истинный. Все чада господни пользуются правой рукой; левши же — дьяволовосемя, тем более, если они еще и рыжие.

В тот первый школьный год Мэгги утратила младенческуюпухлость и стала очень худенькая, хотя почти не выросла. Она привыкла чуть недо крови обкусывать ногти, и пришлось терпеть, когда сестра Агата в наказаниеподводила ее с вытянутыми руками к каждой парте и всем и каждому в школепоказывала, как безобразны ногти, когда их грызут. А ведь половина ребят отпяти до пятнадцати лет грызла ногти не хуже Мэгги.

Фиа достала пузырек с горьким соком алоэ и намазала этойгадостью кончики пальцев Мэгги. Все в доме обязаны были следить, чтобы она несмыла горький сок, а девочки в школе заметили предательские темные пятна,пришлось вытерпеть и это унижение. Сунешь палец в рот — мерзость жуткая, хужеовечьего мыла; в отчаянии Мэгги смочила слюной носовой платок и терла пальцычуть не до крови, пока не смягчился немного мерзкий вкус. Пэдди взял хлыст —орудие куда более милосердное, чем трость сестры Агаты, и пришлось Мэггипрыгать по всей кухне. Пэдди считал, что детей не следует бить ни по рукам, нипо лицу, ни по ягодицам, а только по ногам. Больно не меньше, чем в любомдругом месте, говорил он, а вреда никакого не будет. И однако, наперекоргорькому алоэ, насмешкам, сестре Агате и отцову хлысту, Мэгги продолжала грызтьногти.

Дружба с Терезой была великой радостью в ее жизни; если б неэто, школа стала бы невыносима. Все уроки напролет Мэгги только и ждала, когдаже настанет перемена и можно будет, обнявшись, сидеть с Терезой в тенисмоковницы и говорить, говорить… Тереза рассказывала про свое удивительноеитальянское семейство, и про бесчисленных кукол, и про кукольный сервиз — самыйнастоящий, в китайском стиле, синий с белым.

Увидав наконец этот сервиз, Мэгги задохнулась от восторга.Тут было сто восемь предметов: крохотные чашки с блюдцами, тарелки, чайник исахарница, и молочник, и еще ножи, ложки и вилки, малюсенькие, как раз куклампо руке. Терезиным игрушкам счету не было, еще бы: самая младшая, много моложеостальных детей в семье, да притом в семье итальянской, а значит, всеобщаялюбимица, и отец не жалел денег ей на подарки. Тереза и Мэгги смотрели друг надружку с какой-то пугливой, почтительной завистью, хотя Тереза вовсе не хотелабы для себя такого сурового кальвинистского воспитания. Напротив, она жалелаподругу. Чтобы нельзя было броситься к матери, обнять ее и расцеловать? БеднаяМэгги!