Я смутно припомнила, что соль специально рассыпают, дабы не пустить в дом костлявую навь и нечисть. И с этой же целью над дверью втыкают спицы.

После полуночи, когда уже совсем стемнело, а Иван опять видел десятые сны, совершенно ясное, сияющее крупными майскими звездами небо заволокла мгла. На нашей улочке внезапно погасли все фонари, а над крышами притихших, точно вымерших многоэтажек поднялись зеленоватые всполохи, напоминающие северное сияние или далекие грозовые зарницы, но какие-то блеклые, недобрые, совершенно не похожие на живой огонь или неистовство атмосферного электричества. Выползая из слепых глазниц подворотен и прогалков между домами, они, неуклонно приближаясь, давили безмолвием. Казалось, из не засыпающего ни на миг города изъяли весь звук. Такой мертвой тишины я не слышала даже на кладбище. В воздухе запахло не озоном и даже не вездесущим городским аммиаком, а промозглой сыростью, к которой примешивались тяжелый дух перегноя и сладковатый запах тлена.

Я поспешно закрыла окна и на всякий случай рассыпала соль по всем подоконникам. Иван спал так крепко, что даже не пошевельнулся, когда я достаточно громко прихлопнула оконную раму. Малагасийская радужная внимательно следила за мной.

Мне очень не хотелось оставлять брата одного, но тут в моей комнате истошно заорал Тигрис, и я поспешила туда. Бедный кот, вздыбив шерсть, стоял на окне, охраняя Левушкину свирель, а по находящемуся на высоте седьмого этажа подоконнику с той стороны шарили чьи-то белесые руки с длинными черными ногтями.

Я сгребла кота и дудочку в охапку и забралась с ногами на постель. Не решаясь даже глянуть в сторону окна, я боролась с иррациональным желанием распахнуть фрамугу, смахнуть соль, вытащить спицу и впустить того, кто пришел, чтобы забрать свирель и вернуть Василису. О том, что происходило в комнате брата, я не могла даже догадаться. Зеркало в прихожей показывало ту же жуть, какую я видела днем в трюмо артистической, а мертвенное безмолвие ночи разрезал глухой скрежет. Будто кто-то, взяв дом в плотное кольцо враждебной холодной магии, царапал когтями стекло, пытаясь пробраться внутрь.

Когда в соседней комнате что-то громыхнуло, и к скрежету прибавились звуки борьбы и сдавленные женские стоны, я подскочила на кровати, понимая: надо что-то делать. Вопрос только, что? Сначала мой взгляд упал на решающий большинство современных проблем верный помощник смартфон. Вот только кому сейчас звонить? Никита все равно не успеет, да и не поверит, даже если я попробую объяснить. Мама на даче, отец на раскопках, Левушка вообще где-то в Бразилии. Иван спит в соседней комнате и хорошо, если спит.

Тигрис завозился на постели, теребя тесемки чехла, где лежала свирель, и я мигом припомнила белгородский наигрыш, который ох как не понравился Константину Щаславичу. Да и с чего бы это золотая рыбка предлагала мне сокровища морского царя за простую продольную флейту, с которой начинают обучение все духовики? Их же в любом музыкальном магазине навалом. Может быть, потому, что дудочку по дедовским чертежам и наметкам сделал Лева? Я понимала, что играть на свирели в два часа ночи не самая лучшая идея. Тем более, я ни разу не считала себя Луи Армстронгом. И все же, услышав уже даже не сдавленный, а вполне отчетливый женский вскрик, я поднесла свирель к губам и, пожирая взглядом зеркало в прихожей, заиграла белгородский наигрыш.

С некоторым облегчением я разглядела, как в зазеркалье рассеялась тьма. Потом из мрака проступили очертания Ваниной комнаты. Вот только от увиденного мне захотелось бросить все и спрятаться хоть в ванной, хоть в холодильнике. Более надежных мест в квартире не существовало. Возле окна, в неестественной позе распластавшись по стеклу, стояла растрепанная нагая Василиса. Что-то уродливое и костлявое, отыскав несуществующую дырочку между стеклопакетом и бетонным проемом окна, исхитрилось пробраться внутрь, минуя соляной заслон.

Закогтив до кровавых следов мою бедную подругу, оно, несмотря на отчаянное сопротивление, протащило ее по всей комнате и теперь пыталось забрать с собой в освещенный зелеными потусторонними всполохами ледяной сумрак. И последним самым абсурдным штрихом этого кошмара выглядел мой Ванечка, который продолжал крепко спать. В том, что эта дрема навеяна недоброй волшбой, сомнений не оставалось.

Я заиграла громче и бодрее, стараясь не сбить дыхание и не грохнуться от напряжения в обморок. Мерзость задрожала и стала истончаться, но черные уродливые когти по-прежнему тянули отчаянно сопротивлявшуюся Василису к окну, а мне уже не хватало сил.

«Ванечка, милый, проснись!» — мысленно умоляла я, продираясь сквозь радужную рябь перед глазами. У меня немели губы, легкие отчаянно пекло. Я ощущала себя то ли заклинателем змей, то ли крысоловом, которому нельзя прервать наигрыш просто потому, что иначе его разорвут. Хотя я не могла видеть, что происходит за моим окном, я чувствовала парализующий холод, который пробирался все ближе, пытаясь дотянуться до шеи.

— Ваня! Ванечка! Проснись!

Это уже истошно закричала Василиса. Я не знаю, то ли она сумела сбросить с шеи невидимую ледяную петлю, то ли обрела голос от звуков Левиной свирели.

— Василиса! Любимая! Где ты?

Ванечка, словно выбираясь из тлетворных пут, рывком сел на постели, увидел Василису и, путаясь в одеяле, метнулся к ней.

Он успел ее не просто коснуться, но, оставляя на ее коже кровавые борозды, буквально вырвал из страшных когтистых лап в тот миг, когда свирель с протяжным звоном треснула в моих пальцах. То ли я ее так сжала, то ли вмешалась потусторонняя жуть. В глазах у меня потемнело, и я мешком осела на постель, возле которой все это время стояла.

Когда же я вновь обрела способность чувствовать и видеть, в окно лился солнечный свет позднего утра. Ваня громыхал сковородками на кухне, пытаясь пожарить яичницу.

— Совсем наши питомцы распоясались, — сообщил он мне, заботливо наливая чай и накладывая слегка подсушенную, но вполне съедобную глазунью. — Тигрис разнес по всем комнатам соль. А скотина питон забрался в аквариум и чуть не сожрал лягушку. В последний момент ее из его пасти вырвал. Чуть швы не пришлось накладывать бедной.

Я чуть не подавилась яичницей и, отставив тарелку, поспешила к Ивану в комнату. Тигрис обиженно сидел на окне, с которого брат убрал остатки соли. Лягушка и ни в чем не повинный питон грустно сидели в своих аквариумах. Похоже, Василисины наговорные панкейки помогли Ивану откликнуться на ее зов и проснуться. Но увидеть то, что происходило на самом деле, он не смог. А что если это, наоборот, мне все пригрезилось? Случается же, что на фоне перегрузки студенты сходят с