--Ничего! Ерунда, переживем!--ответила я ейвесело, хотя и удивилась тому, что весь класс уже знает про моего отца.

А Ритка развивала тему:

--Да-а. Бедный Муромский! Так вляпался!

--А при чем тут он?

--Как при чем, ты что, не знаешь что ли?

Тут Ритка осеклась. Ее подружка толкнула ее вбок, сделав выразительные глаза.

--А я думала, ты знаешь..,--растерялась мояодноклассница.

--Да что, что я знаю-то?--спросила я, все ещеулыбаясь, хотя внутри все похолодело.

Что бы я ни услышала сейчас, главное - неподать виду...

--Ну, что Муромский с Серовой...

--Что, опять встречаются?--перебила я ее.

Ничего. Я это предвидела!

--Нет. Женятся.

--Что?..

Все вдруг стихло. В глазах появился какой-тостранный туман, будто я нырнула в мутную воду. Толпы мальчиков и девочекмечутся в каком-то дьявольском танце, размахивают руками, кидают зловещиекрасные шары...Тут же испуганная Ритка с шевелящимися губами. Я не слышу ееслов, я угадываю их: беременна... на третьем месяце... все уже решено...

И вот все снова ожило. Заговорило, закричало,загудело. Мир воскрес и не заметил, что стал совсем другим. И я отчетливоуслышала Риткин голос:

--Бети, ты что? Что с тобой? Ты так побледнела,а ну-ка присядь.

--Все в порядке, Марго.

Я отстранила девчонок и направилась к выходу.Ноги сами меня понесли, потому что только одно я осознавала совершенно точно:нужно поскорей отсюда уйти, чтоб не встретиться с ними. Но подойдя к двериактового зала, я увидела их, входящих в вестибюль: ее, счастливую иулыбающуюся, стряхивающую мокрый зонтик и его, сосредоточенного и серьезного,будущего отца семейства.

Меня словно ударило током, оцепенение спало. Язаметалась, рванулась обратно, потом снова к выходу и, ничего не видя, налетелапрямо на Сомова.

--Ты что, Косовей, сдурела! Смотри, куданесешься!

Я уцепилась за него, как за спасительнуюсоломинку:

--Мишка, миленький! Выведи меня отсюдакак-нибудь! Я не могу, не могу с ними встретиться!

--Да с кем? Черти что ли за тобой гонятся?

--Я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?

Я ничего не соображала и, кажется, собираласьосуществить это. Сомов испугался не на шутку.

--Да ты сбрендила что ли?! Вон же выход!--воскликнул он, обернувшись, и, сразу заметив Муромского вместе с Серовой удверей, тут же все понял. Многозначительно вскинув брови, он произнес:--Нуладно, идем. Выведу тебя через спортивный зал.

Мы вышли, минуя вестибюль, к спортивному залу.Сом раздобыл где-то ключи и открыл дверь.

--Может тебя проводить? А то, не дай бог, подмашины начнешь бросаться,--спросил он, выпуская меня на улицу.

--Со мной все в порядке, спасибо,--ответила я ишагнула в дождливые сумерки.

Я ушла, оставив плащ и зонтик в раздевалке, иноги сами понесли меня по заученной с первого класса дороге к дому. Снованачался дождь. Мокрый шифон облепил мои коленки, волосы прилипли к щекам, аледяной ветер пронизывал насквозь. Я шла, не видя дороги, наступая в лужи, недумая ни о чем и не замечая как...

...хлещет в лицо ледяная вода

И северный ветер в придачу.

Лишь только б вперед, лишь только бы прочь!

Ведь сердце мое в крови.

Мне горько и холодно, но я горда.

Мне больно, но я не заплачу.

Я женщина, вновь уходящая в ночь

От света чужой любви.

Внезапно на моем пути возник серый, обледенелыйи грязный сугроб. Я остановилась. Как он оказался здесь в конце мая? Почему нерастаял? Да просто сюда никогда не заходит солнце, и он сумел выжить и нерасплылся водой, и сиял теперь грязно-матово под фонарями его холодный панцирь.Он встал на моем пути гигантским айсбергом в теплом море моих пропавших надежд.Я стояла, будто околдованная перед этой жалкой горкой снега, не решаясь обойтиее, словно это было невозможно, как невозможно было уже ничего изменить.

Прохожие удивленно оглядывались на меня,кто-то, кажется, спрашивал, что со мной. Наконец, дьявольский холод заставилменя очнуться от оцепенения и, единственно верное решение тут же пришло вголову: нужно уехать отсюда и подальше.

Вернувшись домой, я собрала свои вещи и напервом же автобусе в 530 отправилась в деревню к бабушке.

Семь дней я провела в терраске, почти не выходяна свет божий. Я ничего не могла даже есть, и бабушка Саша не на шуткуобеспокоилась моим состоянием.

--Уж не навели ли порчу на девку,-- говорилаона соседке, тете Глаше.--Быть того не может, чтоб из-за родительского разводатак убиваться.

А Глафира уже была готова помочь:

--Знаю, в Остаповке живет одна старуха - ФионаИгнатьевна, всякие травы знает, заговоры. Она внучку твою в миг от сглазаизбавит и возьмет не дорого.

Я слышала, как бабушка разговаривала с теткойГлашей, но мысли мои текли вяло. Не хотелось ни спорить, ни капризничать. Еслименя захотят отвести к знахарке, я не стану сопротивляться.

После долгих раздумий в своем добровольномзаточении, я решила покончить с собой. Мне казалось, что я не смогу жить в этомновом измененном мире, где у меня нет отца и где не может быть надежды налюбовь. А в старый, такой удобный и уютный мир, где все было так понятно ипросто, никогда не суждено вернуться. Значит, выход мог быть только один.

Все мои мысли были направлены на изысканиеспособа самоуничтожения. Я знала их много: отравиться, повеситься, перерезатьвены, утопиться и, наконец, самое страшное - самосожжение. Какая разница, какимспособом уйти из жизни, потом будет абсолютно все равно.

И все-таки, как хотелось узнать, как воспримутотец и Муромский весть о моей смерти, посмотреть на их физиономии ипочувствовать себя отомщенной. Пусть бы до конца дней их преследовала мысль озагубленной ими молодой жизни.

Я решила точно определить дату своего ухода,подошла к настенному календарю, старому, позапрошлогоднему, но мне нужна былатолько дата, и я, зажмурившись, ткнула пальцем куда-то в середину рябенькихстолбцов. Открыла глаза, посмотрела: палец упирался куда-то в июль.

Ну вот. Когда день был назначен, можно было всеобдумать спокойно. В конце концов, не мешало бы и как следует поесть. Да ибабушкину бдительность нужно было усыпить, а то она и в самом деле решит, что уменя не все в порядке с головой.