Сашка обернулся — внизу, у подножия сопок, мерцали неверным светом городские огни. Панорамных снимков Сашка сделал великое множество, и все равно каждый раз хотелось еще (в этот раз уже точно все!).

Он сел на гладкий, сохранивший дневное тепло валун и несколько минут не двигался, околдованный волшебством ночи. А затем достал треногу.

Ночью издалека Магадан всегда выглядит заброшенным, несмотря на горящие гирлянды окон. Сашке представлялось, будто по какой‑то драматической причине все жители разом покинули город, не позаботившись в спешке выключить свет. Толкавшая их вперед причина была слишком чудовищной, не терпящей ни секунды задержки. Ему хотелось передать на фото именно это ощущение тревожной покинутости.

Он усмехнулся, вспомнив, как в прошлом году провел целый день в Кадыкчане. Вот там — настоящая покинутость, не вымышленная, пробирающая до дрожи. Черт его дернул одному туда попереться! Добрался до пункта назначения ранним утром на попутке. Водила, дальнобойщик, посмотрел на него как на больного, но отговаривать не решился.

В переводе с эвенского «кадыкчан» означает «долина смерти». Коренные колмычане боялись этого места как чумного (земля якобы недобрая), а советские геологи отыскали там уголь и построили шахтерский поселок. Когда‑то здесь жило больше десяти тысяч человек, но после взрыва на шахте в 1996‑м все резко пришло в упадок, а после размораживания единственной действующей котельной жизнь и вовсе прекратилась.

Сашка давно хотел поснимать город‑призрак, но к тому, что увидел, готов не был. Он шагал по вымершим улицам, мимо пустых пятиэтажек, школ и больниц, ломая ботинками осколки разбросанного повсюду стекла. Ветер блуждал в провалах зданий, петлял между разрушенных стен, выметал пыль из оставленных нараспашку и разграбленных квартир. Его тогда накрыл совершенно животный, неконтролируемый страх, за который ему тут же стало неловко. Еще несколько часов он бродил по пустынным улицам, фотографировал старые машины в гаражах, упавшие на пол книжные стеллажи в домах, брошенные детские игрушки, расстрелянный из винтовки памятник Ленину на площади — и, едва набрав нужный материал, поспешил убраться восвояси.

Опыт был любопытный, но повторить его в одиночестве Сашка бы не отважился. Очень уж неприятные эмоции вызвал у него тот мертвый город.

Сашка упаковал фотоаппаратуру, бросил прощальный взгляд на спящий Магадан и пустился в обратный путь — шел второй час ночи. Он пробыл на сопке совсем недолго, но успел продрогнуть и проголодаться. На середине спуска его внимание привлек необычный звук, идущий из редколесья. Что это за шум, было неясно. Мог и медведь пробираться сквозь бурелом, и лисица охотиться за бурундуком, и заяц остервенело копать землю под ближайшей лиственницей. Стараясь не шуметь, Сашка достал камеру и осторожно двинулся на звук, который, по мере приближения, приобретал все более странные отголоски.

В какой‑то момент Сашка почти уверился, что разобрал человеческие голоса, но тотчас все снова затихло, а затем что‑то зашуршало, то ли перекатываясь, то ли волочась по земле. Пригнувшись, он бесшумно нырнул в заросли стланика с камерой на изготовку. Что бы там ни происходило, это стоило запечатлеть для истории. Случайные кадры всегда самые удивительные.

Две серые фигуры возникли едва ли не перед носом — их отделяло всего несколько метров, и Сашка разочарованно вздохнул — это всего лишь люди. Он собирался повернуть обратно, но любопытство — и ощущение странного несоответствия — заставило его задержать взгляд. Двое мужчин (лиц он разобрать не мог) возились возле низкорослого кустарника, загребая землю и опавшую хвою. Для сбора ягод и грибов еще рано, да и какой идиот пойдет собирать ягоды и грибы ночью? Сашка машинально навел фокус и пару раз нажал на кнопку. Щелчок фотоаппарата прозвучал в окружающей тишине неожиданно громко. Две фигуры замерли — и Сашка вместе с ними. Не очень‑то вежливо подглядывать за людьми, чем бы они тут ни занимались. Какими словами объяснить, что он (так сложилось) всего лишь проходил мимо и не собирался шпионить?

Он задержал дыхание, боясь выдать себя. Он терпеть не мог, когда вторгались в его личное пространство, поэтому и сам избегал лезть не в свои дела. Несколько секунд незнакомцы прислушивались, а затем поднялись, о чем‑то тихо переговариваясь. Один держал в руках лопату с укороченной рукояткой — в светлом сумраке отчетливо темнело широкое лезвие с налипшей грязью. Сашка отступил на шаг в сторону, упершись спиной в ствол лиственницы и полностью скрывшись из виду. Он простоял, не шевелясь, минут пять, прежде чем решился выглянуть из укрытия — поляна уже опустела.

Взгляд невольно задержался на том месте, где недавно маячили два силуэта, а теперь лишь еле заметно возвышалась неровная насыпь да зеленел косматыми ветвями кустарник. Сашка заколебался на мгновение, а затем решительно развернулся и зашагал прочь, негодуя на собственное замешательство.

«Тебе не должно быть никакого дела до этих двоих! — мысленно укорял он себя, выбираясь на ведущую к трассе тропу. — Возможно, странно встретить кого‑то ночью на сопке, но, с другой стороны, сам‑то ты, на минуточку, где находишься? Мало ли что движет людьми! Бессонница, жажда приключений или желание отдохнуть от городской суеты. Тебя это в любом случае не касается».

Сашка остервенело раздвигал ветви, то и дело хлеставшие его по лицу, все сильнее злясь на свое неуместное любопытство. Но что‑то не давало ему покоя, заставляя вновь и вновь прокручивать в памяти случайную встречу. Когда заросли отступили, открывая пологий, почти лысый склон, Сашка ускорился, подсознательно стараясь побыстрее удалиться от того места, которое так его смущало.

«Они что‑то закапывали? Ночью? На сопке?»

Проклятие. Он резко остановился, нервно перевесил сумку на другое плечо и повернул обратно.

Поляна по‑прежнему была пуста. В воздухе разливалась дрожащая сырость, пробиралась под куртку, но разгоряченный ходьбой Сашка больше не чувствовал холод. Крутившаяся в голове мысль становилась все более назойливой, раздражая, побуждая раз и навсегда покончить с нею.

Сашка огляделся, стыдясь принятого решения, опустился на корточки и принялся разгребать рыхлую кучу. Земля поддавалась легко, иглы хвои и острые щепки кололи пальцы и норовили вонзиться под ногти. В какой‑то момент Сашка психанул и остановился, осмысливая свой поступок. Может, семья любимого питомца похоронила, а он разрывает могилу, как больной вандал? От этой мысли по спине пробежал холодок, но все та же навязчивая мысль не дала ему остановиться на полпути — он ведь все равно не успокоится, пока не выяснит правду. Пусть даже этой правдой окажется то, что он последний кретин и параноик.

Его пальцы коснулись чего‑то мягкого и гладкого, но Сашка не сразу понял, что это такое. Пришлось копнуть еще несколько раз, игнорируя попавшую в ладонь занозу. Один гребок, второй, третий. Будь сейчас день, он бы сразу понял, что раскопал. Но в тусклом свете белой ночи понадобилось не меньше минуты, чтобы распознать среди черных комьев почвы узкое женское запястье.