Дорогие друзья! В наших руках судьба не только нашего движения. Поймите, от вашего решения зависит, станет ли Россия второстепенным государством или пойдет своим самобытным и великим путем, ибо только мы, только наше движение бескомпромиссно и неустанно борется за великодержавность России. Я призываю вас до конца прочувствовать всю ответственность, которую мы возлагаем на себя, ответственность перед движением, ответственность перед народом, ответственность перед историей.

Зал в разных своих концах загудел разнообразно: шептались отставники; возмущенными репликами перекликались дамы; многозначительно кашляя, выдыхали междометия зрелые интеллигенты; новые русские, переглядываясь, хихикали. Лишь молодые интеллектуалы молчали и с невозмутимым выражением на свежих личиках, глядя строго в президиум, как вдаль, сидели каменно. Оглядываясь на них, все постепенно умолкали. Наступила тишина и с ней — угрожающая пауза. Председатель засуетился: надел очки, поднял со стола бумажку, тупо осмотрел ее, потом положил на место, снял очки и — делать нечего — вновь заговорил:

— Теперь, когда я осветил все обстоятельства, желательно было бы услышать мнения и пожелания делегатов.

— Все ли? — донеслось со стороны интеллектуалов.

— Что — все ли? — не понял председатель.

— Все ли обстоятельства вами освещены? — разъяснили ему звонким голосом.

— Давай подробности! — вырвался из среды обитания новых русских веселый плебейский бас. Знающие песню Галича про товарища Парамонову (примерно половина зала) охотно хохотнули.

Председатель (он песню знал) брезгливо и одновременно грустно посмотрел в сторону, откуда донеслось про подробности, и заявил:

— Мне кажется, ваше желание покопаться в грязном белье оскорбительно и неуместно. В своем заявлении для прессы Егор Тимофеевич исчерпывающе и доказательно опроверг клеветнические измышления.

— Но грязное бельишко все же имеется, коли вы запрещаете нам в нем копаться. Не так ли? — въедливо поинтересовался все тот же звонкий голос.

— Словоблудие — не аргумент, а казуистика — не доказательство вашего интеллекта, коллега, — перешел на личности по принципу «сам дурак» председатель и тут же обратился к привычному пафосу: — Да поймите же! Угроза развала движения опять поставила нас перед извечными и страшными российскими вопросами: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Тут подбежала дамочка из боевых, но на трибуну не поднялась, остановилась в проходе у сцены, повернулась к залу:

— Я только с репликой! — И уточнила: — С репликой-вопросом. Я хочу спросить у сидящих вот здесь передо мной Насонова и Гордеева: когда вы ставили вопрос об отставке нашего Егора Тимофеевича, вы действительно были убеждены в реальности его аморального поступка или шумиха в прессе послужила удобным поводом для совершения переворота?

Дама угрожающе запрокинула голову. Председатель попытался смягчить ситуацию:

— Вы несколько не о том. Сусанна Эрнестовна, кажется? Нас сейчас менее всего интересуют, так сказать, психологические мотивы поведения Насонова и Гордеева. Наша задача — нейтрализовать результаты их — настал момент истины и надо быть откровенным — раскольнической деятельности.

Но Сусанну Эрнестовну вернуть на место было не так просто. Своенравно топнув башмачком, она, ненавистно глядя на близсидящих Насонова и Гордеева, капризно потребовала:

— Нет, пусть скажут!

— А что? И скажу! — как бы проснувшись, прогромыхал генерал Насонов. Не взошел, одним прыжком взлетел на сцену и вмиг оказался на облупленной трибуне. Ладный, здоровенный, скроенный для военного мундира, сидевшего на нем как влитой, он помолчал, дав возможность аудитории полюбоваться на его стать. Вдруг улыбнулся простецки, по-домашнему облокотился о кафедру.

— Один известный режиссер говаривал: «Если тебя, голого, жена за пятку стаскивает с голой же бабы, не поддавайся панике и смело утверждай, что залез ты на нее не для этого». — Генерал переждал неуверенный смешок и продолжал: — Байка в качестве эпиграфа. Уважаемый председатель нашего собрания предложил нам ответить на два трагических вопроса: кто, мол, виноват и что, как говорится, делать. На первый вопрос напрашивается элементарный ответ: тот, кто посещает педерастические бордели. Столь же прост ответ и на второй вопрос: не посещать по возможности педерастические бордели.

Дамы враз загалдели, из кучки интеллигентов прозвучал возглас: «Да как вы смеете!», «новые» ловили кайф, интеллектуалы зааплодировали. Постепенно все утихли, желая слушать дальше.

— Теперь с Сусанной Эрнестовной разберемся. В вашей реплике, мадам, по сути дела, не один, а два вопроса, к которым не приложим принцип альтернативности. На первый вопрос, считаю, я уже ответил. Приступим ко второму вопросу. Любовные похождения нашего вождя не были поводом, они стали последней каплей, переполнившей чашу нашего с Иваном Гордеевым терпения. Еще при зарождении движения нас сильно беспокоила лоскутность нашего движения. Взгляните на наш зал со стороны. Лоскутья, братцы, лоскутья! Здесь уважаемые мной ветераны, здесь любимые мной деятельные дамы, там приводящие меня в трепет и священный восторг представители нарождающейся буржуазии, на задах — вгоняющее меня в страх племя интеллектуалов. — Голос генерала крепчал. — Мы с Иваном надеялись, что со временем, выработав общую принципиально новую и объединяющую программу, движение обретет единство и цельность, а оттого и необходимую для нашей работы мощь. Умеет же русская баба сшить из лоскутов прочное и красивое одеяло. Но, к сожалению, оказалось, что руководству движения далеко до русской бабы. Надо честно признаться — одеяло не сшито. Да и положа руку на сердце — шить-то мы не умеем. Так и не сложились в программу звонкие слова «патриотизм», «державность», «возрождение национального достоинства». Наоборот, эти высокие слова в нашем употреблении обрели иной смысл. Под патриотизмом подразумевается национал-шовинизм, под державностью — имперский гегемонизм, под возрождением национального достоинства — воспевание национальной исключительности, укрывающее комплекс неполноценности и раздувшееся не по делу уязвленное самолюбие. Я не говорю сейчас обо всех участниках нашего движения, потому что это было бы несправедливо. — Насонов помолчал. — Я говорю о тех, кто в косной своей ностальгии по ушедшим временам видит в нашем движении возможность возродить большевистские порядки под новыми современными лозунгами. Именно их взгляды с благословения и при самой активной поддержке господина Маркова стали определяющими в нашей стратегии и тактике. Мы пытались бороться, но все наши попытки кончались неудачей: большинство совета составляют, извините уж, люди старшего поколения, те, о ком я говорил. К глубочайшему сожалению, приходится констатировать, что пропасть между нами не только мировоззренческая. Между нами — пропасть непонимания двух поколений. — Алексей Юрьевич замолк на мгновение, встретился взглядом с Гордеевым, спросил: — Иван, ты хочешь что-нибудь добавить?

Гордеев, не поднимаясь с кресла, буднично, будто бы в обычном разговоре, но так, чтобы слышал весь зал, ответил: