Он хлопает себя по голой груди, как бы ища пропуск, сгребаетв ладони свой пенис и делает вид, что хочет открыть им комнату, охраняемуючасовым. Смеясь, он, пошатываясь, идет назад, будто бы огорченный своейнеудачей, и проскальзывает в комнату рядом.

Открыв окно, он выбирается на веранду. Стоит темная,чудесная ночь. Он перелезает на другую веранду, этажом ниже. Вот сейчас онможет войти в комнату, где находится Анна со своим любовником. Он слышит легкийзапах духов. Он крадется бесшумно, не оставляя следов, не оставляя тени.Когда-то он рассказывал ребенку побасенку о человеке, который потерял свою теньи занимался ее поисками, – так же, как он сам занимается сейчас поисками этойчертовой пленки.

В комнате он немедленно понимает, что сексуальная игра уженачалась. Он натыкается руками на одежду, брошенную на спинку стула,опрокинутого на пол. Лежа на ковре, он перекатывается, ощупывая все вокруг,пытаясь найти что-нибудь твердое, похожее на фотоаппарат. Он молча катается пополу. Ничего. Темнота, хоть глаз выколи.

Он медленно встает и, взмахнув руками, нащупывает что-тотвердое – грудь мраморной статуи. Его рука двигается по ее мраморной холоднойруке – он представляет себе, что должна чувствовать в таких случаях женщина, –и нащупывает ремешок от камеры фотоаппарата. Затем он слышит визг тормозовмашины за окном и, когда поворачивается на этот звук, видит глаза женщины впрорвавшемся в комнату луче света от фар.

* * *

Караваджо наблюдает за Ханой, которая сидит напротив исмотрит ему в глаза, пытаясь прочитать их, понять, о чем он думает, вычислитьход его мыслей, почти так же, как когда-то это делала его жена. Он наблюдает,как она пытается вдохнуть его запах и узнать, где он бродил. Он прячет все этоглубоко и отвечает на ее взгляд, зная, что она ничего не увидит в его ясных,чистых, словно река, безупречных, словно красивый пейзаж, глазах. Он знает, чтохорошо умеет скрывать свои чувства, и люди часто покупаются на это. Но девушканаблюдает за ним с лукавой улыбкой, наклонив голову набок, как собака, ккоторой обращаются громким голосом. Она сидит напротив, на фоне красных,кроваво-красных стен, цвет которых ему не нравится, и своими темными волосами,этим взглядом, стройностью и загаром, который слегка тронул ее кожу, она такнапоминает ему жену.

Сейчас он не думает о жене, хотя знает: стоит емуотвернуться, он сможет воспроизвести каждое ее движение, описать каждую ее черточку,почувствовать тяжесть ее руки, которая покоится на его груди ночью.

Свои руки он прячет под столом, наблюдая, как девушка ест.Он все еще предпочитает принимать пищу в одиночестве, хотя всегда сидит застолом, когда приходит время обеда. Тщеславие, думает он. Человеческоетщеславие. Она видела из окна, как он ест руками, сидя на одной из тридцатишести ступенек у часовни, без ножа и вилки, словно учится есть на манер жителейВостока. Седеющая щетина на лице и черный пиджак делают его все больше похожимна итальянца с каждым днем.

Он видит ее тень на коричнево-красных стенах, ее кожу, еекоротко подстриженные волосы. Он знал ее и ее отца в Торонто[14] еще до войны.Тогда он был вором, женатым человеком, с ленивой самоуверенностью плыл нотечению в выбранном им самим мире, с великолепной хитростью обманывая богатых иочаровывая свою жену Жанетту и эту маленькую девочку, дочь своего друга.

Но сейчас мир вокруг них разрушен, и они предоставлены самисебе. Находясь здесь, на вилле над городком недалеко от Флоренции, в дождливыедни сидя дома, предаваясь грезам и дремоте на мягком стуле в кухне, или накровати, или на крыше, он не строил никаких планов, он думал только о Хане. Аона, казалось, приковала себя цепями к этому умирающему пациенту в комнате наверху.

Во время еды он сидит напротив девушки и наблюдает, как онаест.

Полгода назад, когда Хана работала в госпитале Санта-Чиара вПизе, она как-то увидела из окна в конце длинного коридора статую белого льва.Он стоял один на вершине зубчатых стен, вписываясь по цвету в беломраморныйкомплекс Дуомо и Кампосанго, хотя его неотделанность и наивность формы казалисьчастью другой эпохи. Как дар из прошлого, который следует принять. Из всегоархитектурного великолепия, окружавшего тот госпиталь, она приняла этого льва.В полночь она смотрела в окно и знала, что, несмотря на комендантский час, онтам и что он появится с первым проблеском зари. Она посмотрит в окно в пятьутра, потом в пять тридцать, а потом в шесть, чтобы увидеть, как постепеннопроявляется его силуэт. Каждую ночь, когда она дежурила, это был ее страж.

Их госпиталь был расположен на территории старого монастыря.Тысячелетиями монахи заботливо ухаживали за деревьями и кустами, подстригая ихв форме разных зверюшек, о которых сейчас можно было только догадываться, икаждый день сестры возили пациентов в инвалидных колясках на прогулку по аллеямсреди этих неухоженных деревьев и кустов, давно потерявших свою форму. Иказалось, что только белый мрамор остался неизменным.

Сестры тоже были немного контужены из-за смерти, котораяокружала их. Или из-за маленького конвертика с письмом. Они носили по коридоруампутированные конечности, промокали тампонами кровь, которая неостанавливалась, как будто рана была колодцем, и они уже ни во что не верили,ничему не доверяли. Что-то в них разрушалось, словно в мине под руками умелогосапера за секунду до возможного взрыва. То же было и с Ханой в госпиталеСанта-Чиара, когда посыльный, пройдя мимо сотни кроватей, нашел ее и отдал ейписьмо с похоронкой на отца.

Белый лев.

Вскоре после того в госпиталь привезли английского пациента,который для нее был похож на обгоревшего зверя. И сейчас, спустя месяцы, здесь,на вилле Сан-Джироламо, это ее последний пациент. Для них обоих войназакончилась, и они отказались уехать с другими в более безопасное место, вПизу. Война закончилась не только для них, она вообще закончилась, и во всехприбрежных городах, таких, как Сорренто и Марина-ди-Пиза, скопились сотнисевероамериканских и британских солдат, ожидающих отправки домой. Но онавыстирала свою военную форму, сложила ее и отдала сестрам, которые уезжали вПизу. Ей сказали, что война еще не везде закончилась. Но для нее оназакончилась. Ей сказали, что это похоже на дезертирство. Но она так не считалаи решила остаться. Ее предупреждали, что здесь полно мин, что нет воды и еды,но она была непреклонна. Она поднялась в комнату к английскому пациенту исказала ему, что тоже остается.

Он ничего не ответил, потому что даже не мог повернутьголову в ее сторону, но его пальцы скользнули по ее белой руке, а когда онанаклонилась к нему, он провел пальцами по ее волосам, ощутив их прохладу.

– Сколько вам лет?

– Двадцать.

– Когда-то жил герцог, – сказал он, – который, умирая,захотел, чтобы его подняли на Пизанскую башню, так, чтобы перед смертью он могвидеть широкое пространство.